Читать интересную книгу Чечня рядом. Война глазами женщины - Ольга Аленова

– За Яндарбиева, – смеется он. – Не хочу ничего говорить, а то меня убьют.

И при этом смеется. Минут через пять сам подходит ко мне:

– Напишите, что за Кадырова голосовал.

– Почему за Кадырова? – удивляюсь неожиданному ответу.

– А что, там кто-то еще был? – зло говорит парень. – Кого там вы еще за кандидатов считаете? Их двое было, Сайдуллаев и Кадыров. А теперь один остался.

Я оглядываюсь на здание, на двери которого сиротливо белеет листок – обращение главы Чечни Ахмата Кадырова к президенту Путину и директору ФСБ Патрушеву с просьбой разобраться с военными преступлениями в Чечне. Между листком и дверью втиснута небольшая записка: «Пропали без вести. Помогите найти». И две фамилии пропавших.

Первое президентское интервью Ахмата Кадырова появилось в «Коммерсанте» на следующий день после выборов. Общаясь с ним в его доме в Центорое, я поняла, что этот человек, всегда вызывавший у меня смешанное чувство неприязни, страха и уважения, возмужал, стал более мудрым и вообще на этот раз производил более приятное впечатление.

Я познакомилась с ним весной 2000 года в чеченском селе Чернокозово – там находился следственный изолятор с боевиками, и Кадыров, которого Кремль тогда только «прощупывал» на предмет президентства, делал первые шаги в роли прокремлевского чеченского лидера. Он плохо говорил по-русски, практически не умея выразить свои мысли. Но в его фигуре, его жестком взгляде уже тогда чувствовалась монументальность. Он был сильным человеком, не побоявшимся пойти на переговоры с кремлем, когда вся чечня называла его предателем. И ощущение этой внутренней силы, исходящей от него, говорило о том, что он никогда не станет марионеткой.

В Кремле, который выращивал в регионах лидеров-марионеток, это поняли слишком поздно. Его сын Рамзан, с которым по дороге в Чернокозово я сидела рядом в вертолете, а потом в автобусе, смотрел на отца с обожанием. Рамзан был моим ровесником и откровенничал со мной всю дорогу. Он говорил, что отцу все время угрожают и что поэтому в охране у отца самые преданные люди, в том числе и он, рамзан.

Кадыров-старший тогда, весной 2000 года, объявил о первой амнистии чеченских боевиков. У него был план закончить чеченскую войну, перетянув на федеральную сторону всех, кто был в лесах с оружием в руках. К тому времени путину война уже была не нужна. Она дала ему президентство и теперь только мешала. Он увидел в кадырове человека, который сможет закончить войну – любым способом. Путин не учел одного фактора: военная элита в лице главы генштаба генерала Квашнина и других военачальников приняла Кадырова в штыки. Кадыров делал популистские заявления, говоря о необходимости скорейшего вывода войск из Чечни и ликвидации блокпостов, что вызывало горячую поддержку у населения и делало его из предателя национальным спасителем. У военных были другие планы. Начав войну, они не хотели ее заканчивать на полпути. Кому-то нужны были деньги, кому-то погоны, кому-то слава. А кто-то просто ненавидел Чечню, за которую погибли тысячи солдат и офицеров. И это противостояние с самого начала было не в пользу Кадырова.

7.10.2003. Ахмат Кадыров

– Перед выборами вы сказали, что ваш первый президентский указ будет о создании комиссии по расследованию преступлений против чеченского народа. Не передумали?

– Нет, я не передумал. Надо расследовать все начиная с 1991 года, начиная со свержения чечено-ингушской власти: как она была свергнута, кто этому способствовал и почему Чечню сделали ареной для политических разборок.

– А вам не кажется, что первые шаги президента должны быть несколько иными?

– А вы думаете, что есть что-то серьезнее? Это боль всего народа, этот вопрос волнует любого чеченца – от торговца на рынке до чиновника.

– Думаете, можно выяснить, кто виноват?

– А почему нет? И через 30, и через 40 лет суды выносят приговоры. Эта комиссия будет не на год, и цель ее – не посадить кого-то завтра или через год. Но надо, чтобы, пусть через 40 лет, наши потомки знали, что произошло в Чечне. Освободительная это была война или придуманный спектакль, чтобы играть в большую политику на этой маленькой территории.

– За три года вы очень изменились. Я имею в виду манеру держаться и общаться с людьми – то есть из муфтия вы стали политиком. У вас есть имиджмейкеры?

– Я, как капитан теплохода, пересел за руль военного корабля, то есть вышел на другое направление. Я три года работал над собой. И, выступая на форуме в Гудермесе, я сказал, что за три года закончил шесть экстренных курсов переподготовки – это образно говоря. Я учился, я не стеснялся спрашивать, и, может быть, поэтому я добился того, чего добился. Я открыл глаза на реальную жизнь, на политическую жизнь. Я стал видеть работу министерств и ведомств – то, о чем я вначале вообще представления не имел. И нет у меня имиджмейкеров. Да, у меня были помощники, но не те, у кого я мог спросить о чем-то деликатном. Моя семья – отец, двоюродные братья. Мы с ними очень близки, но они все духовные люди. Я не могу посоветоваться с ними по политическим или экономическим вопросам. Мне все пришлось делать самому. Я первые четыре-пять месяцев столько работал, что мне казалось, что у меня голова опухла. Я брал себя руками за голову, а она была словно не моя. Я тогда даже на 7 кг похудел. Я думал быстро что-то изменить. Но потом понял, что только потихоньку я смогу добиться чего-то. И я добился.

– Как-то вы сказали, что главное ваше достижение – референдум по конституции Чечни. А чего еще вы добились?

– Я добился, чтобы главы администраций реально контролировали ситуацию в своих районах, чтобы все военные советовались с ними, чтобы не комендант района, а глава администрации решал все вопросы, чтобы не нарушались права, чтобы там вели борьбу против бандитов. До моего назначения главы слова не говорили, им не было позволено говорить о том, что нарушаются права людей. А тут не только права нарушались, тут были и преступления.

– Насколько я знаю, в горах главы администраций платят боевикам за то, чтобы их не трогали.

– Ну, это слухи. Хотя я не исключаю, что это может быть. Взять хотя бы Ведено, Шатой. У нас там главы незащищенные. Я допускаю, что кто-то из них мог сказать: да, я не буду делать то-то и то-то, только не убивайте меня. Правда, не знаю, откуда у них деньги, чтобы платить. Это уже по бюджету можно посмотреть, сколько денег было выделено главе района и сколько израсходовано. Если я узнаю хоть один факт, что это действительно так, этого главу я уволю. Но на сегодня это настоящие герои. Сколько глав уже убито, а они все равно работают. В населенных пунктах есть власть – может, не совсем дееспособная, но есть. Дальше, я думаю, будет лучше.

– Вас упрекают, что перед выборами вы активно демонстрировали свои теплые отношения с президентом Путиным. А почему, собственно, существуют такие теплые отношения?

– Во-первых, ситуация в других регионах не такая, как в Чечне, чтобы президент часто встречался с губернаторами. Второе: и отношение ко мне, и выбор Путина, когда он назначал меня главой администрации Чечни. Вы же знаете, из каких структур наш президент. Эта структура изучает людей от «а» до «я». Значит, они меня изучили: и характер, и мою позицию, и мою твердость. Может быть, ему это понравилось.

– Вы обсуждаете с федеральным центром все решения по Чечне – отставки, назначения?

– Было время, когда был указ президента согласовывать назначения с Южным округом. После принятия конституции я стал и. о. президента и все кадровые вопросы решаю сам.

– То есть команду Бислана Гантамирова вы уволили, не советуясь ни с кем. Что это было – устранение неугодных или выстраивание жесткой вертикали власти?

– Если я глава республики, то везде должны быть мои люди, то есть команда Кадырова. А не так, что в Грозном – люди Гантамирова, в Урус-Мартане – люди Сайдуллаева, в Ведено – Хасбулатова. И кем я буду управлять? Если они будут смотреть на своих начальников и каждый раз звонить и спрашивать: Кадыров дает мне такой-то указ, а вы что скажете, выполнять этот указ или нет? Мне это не нужно. Дальше я буду еще жестче. Тут не может быть ничего другого – они должны подчиняться президенту полностью. Командовать республикой никому не позволю. Если кто-то еще питает такие надежды, он сильно ошибается.

– Это правда, что вы настаиваете на переводе военных в горы, а на равнине предлагаете работать милиции и своим формированиям? Изменит ли это ситуацию в республике?

– Первое: у меня нет формирований, которым я своим указом или решением дал бы оружие. Эти ребята – сотрудники МВД Чечни, комендантско-стрелковых рот и специальных групп, подчиняющихся Минобороны. Второе: решение о том, чтобы войска работали в горах, принималось в Москве. Но когда докомплектуется МВД Чечни, когда я посчитаю, что мы можем в любом случае справиться с ситуацией, я буду обращаться к президенту РФ, чтобы военные ушли. А те, кто на постоянной основе, должны остаться. Все остальное должно быть передано МВД ЧР, чтобы мы знали: если пропал человек, если убили человека, то МВД отвечает. Сегодня мы не знаем, кто что делает. Пропал человек, и мы начинаем искать: какого цвета БТР, какие были погоны, какие номера. Вот чтобы этих вопросов не было, надо передать все одной структуре. Вот когда передавали полномочия от ФСБ к МВД, я говорил: передайте все МВД ЧР (я это у президента сказал, там были Волошин и три министра силовых), но мне ответили: мы не можем отдать федеральные органы власти в подчинение региональным. Я говорил: я не прошу передавать в подчинение, я прошу, чтобы все передвижения согласовывались с МВД ЧР, чтобы мы нигде не встречали блуждающих БТР. И если не согласована операция с МВД, то чтобы сотрудники МВД могли расстреливать эти блуждающие машины и блуждающих людей в военной форме. Но мне объяснили, что пока этого нельзя делать. Я, в принципе, пока согласился: сегодня МВД еще не может справиться самостоятельно.