Читать интересную книгу Смотрю, слушаю... - Иван Бойко

Ну, наконец еду. Уж думала, придется в кювете ночевать. Машины шмыгают одна за другой. От голосования чуть рука не отнялась. А ни одна не берет, потому, видят, старуха. Только ты вот выручил. Душевное тебе спасибо. Дай бог тебе здоровья и жену хорошую, ежели не женат. Такую, чтоб и на работе шустра и родителям покорная. Не такую, какие моим дуракам достались. Боже упаси!..

О, о! Запрыгала! Вот норовистая! На чем же она так? Э, так стекло у тебя все заляпано. Застит дорогу. Ну-ка, останови. Я услужу тебе за твою доброту…

Что? Мои глаза? Не говори глупостей! Мои глаза очень даже зрячие. Все насквозь вижу. Я ежли посмотрю…

Да что ж это так лихорадит машину? Бедные яички! Не доживут до срока. Видно, перехвалила я тебя. Да осторожнее! Уж ты осторожнее, будь ласков. Посчитай, сколько их тута! Вот… Вот, так… Вот умница! Ты, по всему видно, слухьяный. Не в пример иным. Что? Громче говори! Кому везу? Думаешь, детям? Нет уж. Хватит. Было время, возила, дорожкой выстилалась. Чуть весь дом не спустила с рук. И, пока тащила, была хорошей. Привечали — куда!.. Прямо на руках носили. А потом, думаю, стоп. Дай, думаю, проверю, какие вы благодетели для матери…

Сейчас мы ничего, слава богу, живем. Коровку завели со стариком, птица. А было невмоготу: разруха, не продохнешь. Детей куча, а кормить нечем. Да все дорого и достать негде. Картошка только и выручала. У нас в предгорье картошки — завались. Себе картошка. Агелам тем — тоже картошка… Несешь, бывало, к автобусу чувал, глаза на лоб лезут… Словом, пока выучила их, чуть сама богу душу не отдала… Вот, думаю, учтете ли вы, дети, родительские старания? И чем вы отблагодарите мне? Держу это в мыслях, а сама заявляюсь с пустыми руками, как есть, в стареньком платьице, которое специально разыскала на чердаке. Иду в первый черед к старшему, к Петьке. Сделала на лице такое страдание, аж самой себя жалко стало. Захожу: и он, и она дома. Детей кормят. Вытаращились все на меня, а я как ударюсь в слезы. Вот, мол, дети мои дорогие, несчастье на нашу голову свалилась: сгорела хата дотла…

Что, здорово придумала?..

Хохочешь!.. О, я такая! Дюже остроумная. Да ты слушай, не перебивай!..

Значит, говорю, сгорела хата дотла. Отец, говорю, лежит обожженный в больнице, а я вот к вам решила податься. Буду, мол, за детьми доглядать. Выкладываю это слезно, а сама наблюдаю, как кто отнесется ко мне… Вижу, произвела впечатление, как задумала.

Первенец у меня — кровь с молоком. Гладючий, как туз. Холка — хоть ободья гни. Куда! — все соки с меня вытянул!.. А это побледнел, как месяц ясный, запустил пальцы в чуб и пригорюнился. Стал расспрашивать про пожар да про то, кто тушил. Я, конечно, за зубами язык не держу, разрисовываю все, как надо. От моих слов, вижу, и у нее губы дернулись. Кинулась успокаивать, усадила, спасибо, за стол. Ну, я понемножку вроде успокаиваюсь, и то для того, чтобы внуков не перепугать. Ела не ела, принялась за уборку…

Живет Петька как князь. Дом из пяти комнат, под железом. Что ты! Он не хуже тебя за рулем, на легковушке: колеса крутятся — деньги в карман лупятся… И золотые руки. Двор заасфальтировал, чтобы, значит, грязь не таскать. Душ поставил. Колонку. А за женой аж трусится. Понадобилась мне чтой-то водичка. Говорю:

— Лиза, накачай ведерко!

А он тут как тут:

— Я принесу, ей нельзя…

— Как это нельзя? — спрашиваю.

— Не ваше, — говорит, — дело. Не лезьте, куда не следует.

Видал ты его — не мое дело! Ишь, барыню завел! Нельзя ей ведерко поднять!.. А я, было, сама как бочка (я их пять душ вылупила) и воду с Урупа (не то что ей — во дворе) на гору таскала. Может, и мне хотелось такого рая и чтоб пожалел кто. Да меня не жалели. У меня была такая свекровь, что не больно пожалеет. Еще до зари заставит кудели раскуделивать, да прясть, да ткать, да полоть. А я еще и печку топила, хлеба выпекала душ на двадцать. И ничего. Покорялась свекрови и совесть к мужу имела. Он, было, еще спит, а я сготовлю все и стою над ним, как лист, дрожу. Чуть не так дотронулась, сразу за ремень… А сейчас что? Пораспустили жен, порастеряли все свои мужские права… Не глядела бы!..

Вот ты слушай, ты слушай, что дальше было у моего старшенького… Это ж интересно!..

По хозяйству его жена так ничего. Все у нее в порядке — и посуда, и стол, и шифоньеры… Только сама рыжая, не по ему, вижу, а любит страсть, чтоб все по ее было… И такая жадюга — середь зимы снегу не выпросишь… А я ж это все насквозь вижу и, чтобы дошкулить ей, распоряжаюсь: то — сюда, это — туда, посуду бы так, а шкап этак… Заглянула в комод, на вешалки: платья, мол, которые лишние, голубушка хорошая, мне подавай, потому как мои все прахом пошли. Нашла сынов старый костюм. Свернула, говорю, батьке отошлю. У него, говорю, тоже все сгорело. Не в чем даже из больницы выйти. Смотрела, смотрела она на меня и взыгралась:

— Это же Петин рабочий костюм. В чем же он на работу пойдет?

— Что, тряпья жалко стало? — это я ей. — Он тебе хоромы нажил, а ты рвань жалеешь, бесстыжая твоя рожа! Да я его рученьки-ноженьки мыла-вымеряла, ночи не досыпала, а ты вот как со мной… Рано ты, вижу, поднялась, девка!

Неизвестно, до чего бы дошло тогда у нас, если бы не Петька. Он меня хорошо изучил, потому сразу взялся успокаивать:

— Тише, — говорит, — тише. Разве жалко костюма? Берите, я пока в комбинезоне перебьюсь…

У меня сразу отлегло от сердца. Однако покосилась на невестку: мол, угождай, а то не сдобровать тебе, не попользуешься моим сыном.

Протолклась я в эту ночь допоздна. Перечистила, повылизывала все. Они, видно, привычные рано ложиться. Уговаривают и меня. Ну, легла наконец, а уснуть не могу: мысли разные донимают. А тут еще и дети раскапризничались. Внучка зашлась в кашле. Внук, глядючи на нее, и себе заревел. Она встала, начала укачивать. Петька тоже, гляжу, поднялся, закурил. А я не ворохнусь, лежу. Жалко мне их стало. Ведь живут ради детей своих, как и мы в свое время. Не сладко им, чую, с двумя. Уже и пожалела, что напустила на себя дури. Хотела уже прощения попросить, раскрепостить сердца. Когда слышу: «Шу-шу-шу…».

Ага, думаю, заводит змея рыжая. Нет, думаю, не уступлю я своих прав на сына. Они: «Шу-шу-шу…» А я: «Ох… Ох… Сыночек!..» Слышу, притихли.

— Что с вами? — отзываются. — Плачете, что ли?

— Как же мне не плакать, — говорю, — ежли без крыши осталась, и вы, вижу, не дюже рады мне…

— Да откуда вы это взяли? — это он. — Чего вы из мухи слона раздуваете?

— Уж я не глухая, — говорю. — Слышу, как шепчетесь. Может, вы убить меня собираетесь… Бывают случаи…

Битюк мой хлопнул дверью и подался среди ночи черт те куда.

Наутро, слышу, пыхтит мой Петенька. Подзавела, значит, рыжая. Гляжу, прячет глаза. Радуюсь в душе своей догадке, а спрашиваю так это подмывающе, сочувственно:

— Чего это ты, мой сыночек, такой невеселый? Не прицепилась ли к тебе хворобушка какая?

— Нет, — говорит, — не прицепилась.

Где ж, думаю, не прицепилась! Прицепилась да еще какая!..

— А чего ж ты такой пасмурный? — спрашиваю.

— Да вот, — говорит, — думаю, что вам лучше будет у Виктора. У него детей нет, там вам спокойнее будет.

— Солнышко мое, мне и у вас хорошо, — говорю. — Детей я люблю…

А сама уже не радуюсь. Думаю: «Попалась мышка кошке! А ежли и впрямь так случится? Ого-го-го!..» И как зальюсь, как зальюсь слезами, не остановлюсь. И тут тебе змейка та:

— Ну, что вы детей расстраиваете?..

И он тоже:

— Лишнее это — детей травить…

Не мать, значит, жалеют. Я, значит, уже ничто. Гонют со двора.

— Чтобы вам, — говорю, — такого же дождаться от своих детей, как я от вас. Провались все ваше добро тут. Погори огнем, раз вы мать не почитаете в таком трудном горе. Не даст вам бог жизни, он все видит…

Скрепилась кое-как, расцеловала внука и внучку и пошла к меньшому, к Виктору…

Да ты слушаешь меня, касатик, чи ни слушаешь? Это же дюже переживательно. Ежели бы все мои страдания описать, многому бы люди поучились…

Так вот, пришла я к Виктору. А к тому времени, надо сказать, я так разыгралась, что уже и сама верила, будто сгорела моя хата. Слезы, правда, кончились, так что пришлось всухую выложить им свое горе. А ничего, подействовало не хуже… Виктор дюже переживал: он у меня тонкослезый. Не пошел даже на работу. И та вроде с добром полезла:

— Да не горюйте, — говорит, — по хате. У нас места хватит. Вы будете готовить. Мы вернемся с работы, а у нас все на столе. Как хорошо будет!..

Ишь, думаю, радетельница нашлась. Нет чтобы самой готовить для свекрухи, так она сразу сваливает кухню на мои плечи.

— Ну, ладно, — все-таки соглашаюсь, уже на все иду. — Буду готовить.

Повели на кухню. Показали все: блеск всюду — глаза разбегаются. Вот уж живут! И вода тут, и газ, и холодильник, и картофельная чистилка, и все, что ты хочешь, рай. А дома у меня нож да чашки. Чего ж, думаю, не жить в этом царстве? Раз-два, приготовила, не заметила, когда. Обедать стали. На душе радость. А встали из-за стола, не знаю, куда себя деть. У них в квартире — сияние, оторопь берет, боязно тронуть что…