– Мне приятно снова видеть вас здесь.
Мы пошли в библиотеку. Там не было мисс Тины. Я удобно уселся на старинной софе девятнадцатого века и предоставил мисс Эйлин занимать меня разговорами. Мне было приятно восхищаться ее прямым и открытым умом.
– Итак, мы пришли к выводу, что нет смысла становиться на пути этой книги. Как вы написали, ей все равно суждено увидеть свет – раньше или позже. Поэтому наилучшее для нас сейчас – стараться контролировать ее выход самим. Кстати, в каком университете вы работаете?
Я ответил, что не работаю нигде, но она пропустила это мимо ушей, как нечто несущественное:
– Не подумайте, что это имеет какое-нибудь значение. Вы безусловно умный и компетентный человек. Если вы выступите первым с книгой об Эсмонде, другие, конечно же, последуют вашему примеру.
Она уже нисколько не сомневалась, что я напишу полную биографию Эсмонда Донелли, и мне не хотелось сейчас ее разочаровывать, поэтому я только кивал головой и хранил молчание. Мисс Тина вошла с чаем и пирожными. Она поздоровалась со мной, как со старым другом. И когда мы поставили перед собой чашки с чаем и тарелки с сэндвичами, она сказала:
– Должна признаться, что для меня приятный сюрприз узнать, что Эсмонд такой знаменитый. Я никогда не слышала об этой книге – «О лишении девственниц невинности».
Она произнесла это без тени смущения. Я воспользовался возможностью и вытащил книгу из дорожной сумки, а заодно – и рукопись полковника Донелли. Пока они все это рассматривали, я сказал:
– Вы не возражаете, если я взгляну еще разок на книги Донелли?
Я снял с полки «Наблюдения» и четырехтомные «Путевые дневники», а затем вернулся на свое место у окна. Время от времени я слышал, как мисс Эйлин бормочет:
– Вот это – да! Ты только послушай!
Затем она передала книгу мисс Тине, которая бросила взгляд на меня, а затем ушла целиком в книгу, причмокивая от наслаждения языком.
Я раскрыл томик «Наблюдений», взял рисунок феникса и поднес его к свету. Да, на бумаге ясно просматривался водяной знак, частично закрытый рисунком. Я едва сдержался, чтобы громко не рассмеяться. Это был силуэт феникса!
Я сравнил затушеванный рисунок (или это была гравюра?) с вытисненным фениксом на обложке. Они были идентичны по силуэту, но между ними имелось с полдюжины различий. Совершенно определенно, эти птицы не были одинаковыми.
Когда мисс Эйлин взглянула на меня, я показал ей рисунок феникса. Она посмотрела на него и сказала: «Ух, как здорово!» – и вернула его мне. На нее рисунок явно не произвел впечатления.
Мисс Тина сказала:
– Ты еще не показала мистеру Сорму письма, дорогая?
– Ах, я о них совершенно забыла!
Она пошла в небольшую комнату и вернулась со связкой бумаг, перевязанных ленточкой.
– Тина сказала, что вы хотели знать, есть ли на чердаке деревянный феникс. Мы все там излазили. Но не нашли никакого феникса. Зато обнаружили кучу старых бумаг. Я не думаю, что все они относятся к Эсмонду, но вот эти письма адресованы ему.
Я быстро развязал ленточку. Как только я начал сортировать бумаги, что-то вывалилось из конверта на пол. Я поднял. Это была овальная миниатюра без рамки, нарисована она была на куске какой-то изогнутой раковины или перламутра. Это был портрет очень красивой девушки с кудрявыми волосами по самые плечи. Надпись на рисунке отсутствовала.
Письма были написаны не почерком Донелли, одни из них принадлежали кому-то по имени Томас Уолгрейв, другие – Уильяму Эстону, третьи – Хорасу Гленни. Они не были разложены по порядку. Некоторые из них были в конвертах, другие нет. Уолгрейв, вероятно, – священник из Дублина. Эстон жил в Корке, а Гленни, как я вскоре понял, – приятель Донелли по Геттингенскому университету и, вероятно, – сын лорда Гленни из Голспи, в Сазерленде.
В середине этой беспорядочной груды писем находился пергаментный конверт без всякой надписи. Внутри него я нашел кусочек бумаги, отрезанный по размеру миниатюры с изображением красивой девушки. На нем почерком Эсмонда Донелли выведено: «Леди Шарлотта Инджестр, вторая дочь графа Флэкстеда». В этом же конверте оказалась страничка из письма, написанного рукой Донелли. Когда я прочел ее, то понял, что нашел еще кое-что для своей книги:
В своем «Философском словаре» Вольтер утверждает, что секта и заблуждение – синонимы, так как нет места сектантским мнениям в делах, которые истинны. Например, в геометрии и в науке. Все религии, подчеркивает он, должны ограничиваться только проблемами, с которыми все согласны. Но, продолжает он, считается, что все согласны поклоняться Богу и быть честными. Это неправда, так как буддисты не принимают Бога, а иезуиты очень далеки от честности. Имеются ли вообще общие основания для религиозного согласия?
Я бы сказал так, мой дорогой друг, что нет разумного человека, который не считал бы этот мир таинством. Стоит только на момент задуматься, и мы поймем, что все наши несомненные факты являются несомненными только по привычке, мы соблюдаем их, как правила пикета или виста, но они ни в коей мере не являются самоочевидными.
Религии утверждают, что все, лежащее все правил игры, в которую мы играем, непознаваемо, или известно только Богу и ангелам. Но наука учит нас, что все может быть познанным, если метод исследования будет достаточно тонким и логичным.
Я бы сказал, что все непреложные факты невидимы, но их можно почувствовать, как, например, я чувствую тепло солнца на своей ладони, когда я сейчас пишу это письмо. Я бы сказал, что наша привычка добиваться истины методом наблюдения или нахождения причинно-следственной связи заслоняет от нас истинную природу, подобно человеку, который пытается найти различие между ярко-желтой сумкой и холодным чаем только по внешнему их виду. Таинство мира становится ясным и понятным для нас в моменты, когда наши души глубоко затронуты или возбуждены, если только возбуждение это гармоничное. В эти моменты проявления таинства мы как бы ощущаем вибрацию подземного течения, такого, как то, которое я слышал возле Веве и мог ощутить его временами так близко, что слышал гул этого течения.
Когда я страдаю от скуки, внутренней опустошенности и апатии, то я будто оглушен, меня мучит головная боль. И вот когда я смотрю на лицо Шарлотты Инджестр, глухота исчезает, и я слышу подземное течение у себя под ногами.
И конечно, если религия в этом смысле – это таинство творения, или приближение к этому таинству, то нет других таких объектов, наиболее приближенных к святости, чем женщины и горы…
Фрагмент письма обрывался на середине страницы. Но слова «мой дорогой друг», по-видимому, предполагают, что Донелли писал предварительный черновик, но вдруг решил написать письмо сразу же набело. Кому оно адресовано?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});