в 1578
Восставший был выведен капитанНа прибрежный серый песок.Там виселиц ряд окутал туман,Их выстроил здесь еще Магеллан.И голосом чаек рыдал океан,Огромен и одинок.
Был Дрейк, точно лев, беспощаден и крут.Он так своим людям сказал:«Кто смеет из вас оспорить мой суд?Он предал — пощады за это не ждут!»Молчат капитаны, и в воздухе жуть,И все опустили глаза.
И только вперед, ничего не боясь,Шагнул Соломон Кейн.«Возможно, ему поделом эта казнь,Но вы Справедливость низвергнули в грязь:Ваш гнев приговор выносил вместо вас,На истину бросив тень.
Уж лучше бы прямо на месте на томРванули из ножен вы мечИ череп ему разрубили клинком,Чем фарс называть справедливым судом,И, слово “закон” себе сделав щитом,Законом же пренебречь!»
У Дрейка в глазах вспыхнул адский огонь.«Палач, отдавай топор!А ты, пуританин, — командует он, —Мятежника душу отправь-ка мне вон!»Но руки скрестил на груди СоломонИ сказал, спокоен и тверд:
«Я не раб, чтобы быть тебе палачом».«Заковать его!» — Дрейк взревел.Кейна люди прозвали Божьим Бичом,Но, не двинувшись, он расстался с мечом,А потом кто-то взял его за плечоИ железные цепи надел.
Обреченный лицом изможден был и сер.Умирать подошла пора.Он со странной улыбкой на Дрейка смотрел.Бывший друг — и судья, что отправил на смерть…И, прощального взгляда не в силах стерпеть,Отвел глаза адмирал…
Вот топор обронил серебристый блик,Алый ток окропил пески,Голова отлетела — и в тот же мигСодрогнуться заставил внезапный крик…Это голос кружившейся птицы достигПобережья могильной тоски.
«Все, кто предал, дождутся такого конца!» —Френсис Дрейк прорычал, как лев.Только взгляд далеко обходил мертвеца.Капитаны шли прочь со смущеньем в сердцах.А у Кейна в холодных глубоких глазахЛеденели презренье и гнев.
Поздно в ночь, когда сумрак на воды упал,У себя адмирал сидел.Пуританин в вонючей темнице лежал.Его цепи гремели — кренился корабль.Страж у двери его караулить усталИ, склонившись на пику, храпел.
Но жестоко его пробудили от снов:Горло стиснула чья-то ладонь!Живо узнику отдал он ключ от оков,И кинжал отстегнул без борьбы и без слов —Пуританина взгляд был не просто суров,В нем пылал смертоносный огонь!
Этот медленный гнев был страшнее, поверь,И опаснее вспышки любой…Кто ему отомстить помешает теперь?И с кинжалом в руках, как крадущийся зверь,Соломон проскользнул в адмиральскую дверьИ ее притворил за собой.
Френсис Дрейк, океана краса и гроза,За столом сидел одинок.Вот он голову поднял и вскинул глаза,Но туманила их и слепила слезаИ двумя ручейками по скулам ползла,Отражая Кейна клинок.
Он не выхватил шпагу, не взял пистолет,Чтобы мстителю дать отпор.Он блуждал по тропинкам пронесшихся лет,Там, где преданной дружбы заметен был след,Как она стала ненавистью — где ответ?Стала болью — с которых пор?..
С занесенным кинжалом стоял СоломонНескончаемо долгий миг…Неподвижного Дрейка рассматривал он,Словно сокол, добычу бьющий в угон,А потом повернулся и вышел вон,Еле слышно скрипнув дверьми…
Клинки братства
Смерть — это синее пламя, пляшущее над мертвецами.
Соломон Кейн
Глава 1
НЕЗНАКОМЕЦ ПРИХОДИТ ПОД ЗВОН МЕЧЕЙ
Клинки скрестились с яростным стальным лязгом. Поверх лезвий впивались одна в другую две пары глаз: непроницаемые черные и горящие синие. Дыхание с шипением вырывалось сквозь стиснутые зубы. Быстрые ноги топтали траву: вперед, назад, снова вперед, атака, отход…
Черноглазый сделал обманное движение и нанес удар, быстрый, как прыжок охотящейся змеи. Синеглазый юноша отбил его быстрым поворотом запястья, обладавшего крепостью стали. Его ответный удар напоминал летнюю молнию…
— Остановитесь, джентльмены!..
Оба клинка поднялись вверх, и между поединщиками встал дородный мужчина. В одной руке он держал шляпу, в другой — украшенную каменьями рапиру.
— Довольно! — воскликнул он. — Ваш маленький вопрос разрешен, честь восстановлена! Прекратите, говорю, сэр Джордж ранен!
Черноглазый недовольным движением убрал за спину левую руку, с пальцев которой капала кровь.
— С дороги! — воскликнул он яростно. И, выругавшись, добавил: — Тоже мне, рана! Пустая царапина! Я отказываюсь считать, что вопрос разрешен! Это бой насмерть!..
— Верно, сэр Руперт, лучше оставьте нас. — Победитель говорил спокойно и тихо, но синие глаза блестели как сталь. — Наш «вопрос» может разрешить только смерть!
— А ну уберите-ка свои железяки, вы, два молодых петуха! — рявкнул сэр Руперт. — Своей властью мирового судьи запрещаю вам продолжать поединок! Сюда, господин лекарь! Займитесь раной сэра Джорджа. А ты, Джек Холлинстер, живо меч в ножны! Я — Руперт Д'Арси, и я не потерплю смертоубийств на вверенной мне территории!
Молодой Холлинстер не стал препираться с темпераментным мировым судьей. Он ничего не ответил, но шпагу в ножны не убрал. Опустив острие к земле, он хмуро поглядывал на окружающих из-под насупленных черных бровей. Что до сэра Джорджа, он тоже помедлил, но тут один из секундантов принялся настойчиво нашептывать ему на ухо, и наконец он покорился. С мрачным видом вручив шпагу секунданту, он отдался заботам лекаря.
Дуэль происходила в весьма унылом, безрадостном месте. Ровная низменность, поросшая худосочной жилистой травкой, переходила в широкий белый пляж, усеянный обломками плавника. За полосой песка беспокойно колыхалось серое море. Море было совершенно безжизненно, если не считать одинокого паруса, маячившего в отдалении. С другой стороны простирались безлесные пустоши, за которыми виднелись грязноватые домики маленькой деревушки.
Яркие одежды людей, а тем паче страсти, кипевшие на берегу, являли собой разительный контраст с унылым однообразием тоскливого пейзажа. Бледное осеннее солнце вспыхивало на клинках шпаг, отражалось от самоцветов на рукоятях, сверкало в серебряных пряжках камзолов и на золотом шитье щегольски заломленной шляпы сэра Руперта.
Секунданты сэра Джорджа помогали ему облачиться в камзол, между тем как секундант Холлинстера, коренастый молодой человек в домотканой одежде, убеждал его сделать то же. Но Джек, еще клокотавший гневом, только отмахивался. А потом ринулся вперед, держа в руке шпагу, и его дрожащий от гнева голос далеко разнесся по берегу:
— Берегитесь же, сэр Джордж Банвэй! Царапина на руке — отнюдь не достаточная плата за оскорбление, о котором вам отлично известно! Мы встретимся снова, и тогда-то уже никакой мировой судья не вмешается и не спасет вашу прогнившую шкуру!..
Сэр Джордж, успевший отойти, крутанулся ему навстречу с чернейшим проклятием на устах. Сэр Руперт кинулся наперерез, взревев:
— Да как вы смеете!..
Холлинстер оскалил зубы, повернулся спиной и зашагал прочь, резким движением вогнав шпагу в ножны. Сэр Джордж, казалось, был недалек от того, чтобы устремиться за ним; мрачная гримаса исказила его лицо, но его друг снова удержал его и опять принялся шептать на ухо, указывая в сторону моря. Банвэй нашел глазами одинокий парус, словно бы висевший между морем и небом… и угрюмо кивнул.
Холлинстер молча, с непокрытой головой шагал по берегу. И шляпу, и камзол он нес на руке. Стылый ветер холодил его мокрые от пота волосы, но раскаленный, взбудораженный мозг ничто не могло успокоить.
Рэндел, его секундант, молча следовал за другом. Чем дальше они уходили от места дуэли, тем более диким и неприютным делался пейзаж. Громадные серые скалы, поросшие мхом, нависали над берегом и, выстроившись изломанной линией, далеко выступали навстречу волнам. Поодаль от берега, разбиваясь о подводные камни, непрерывно стонал прибой.
Тут Джек Холлинстер остановился, повернулся лицом к морю и принялся ругаться — длинно, хрипло и очень прочувствованно. Потрясенному его красноречием слушателю не составило труда понять, в чем заключался разлад Холлинстера с миром. Еще бы — ему так и не удалось погрузить свой меч по рукоять в черное сердце сэра Джорджа Банвэя, этого гнусного свинтуса, вонючего шакала и законченного негодяя!