Читать интересную книгу Блокада. Книга четвертая - Александр Чаковский

— Вот бы вам теперь и заправиться на радостях, — сказал Андрей, — а еду-то всю я умял.

— Брось ты со своей едой! И вот что, лейтенант: хватит мне «выкать». Давай на «ты», раз уж у нас общий друг объявился.

— Так ведь не положено, товарищ ка…

— В строю ты бы у меня по струнке ходил, — усмехнулся Суровцев, — а тут мы с тобой оба инвалиды — значит, в званиях уравнялись.

— Я, товарищ капитан… — начал было Андрей, приподнимаясь, и вдруг ахнул: — Ой, да что с вами? — Он увидел, что лицо Суровцева внезапно побледнело, исказилось от боли. — Сестра! Сестра! — крикнул во весь голос, потом схватил ложку и застучал ею по пустой тарелке. — Эй, медицина, кто там есть, сюда давайте!

Дверь отворилась, и в палату вошла сестра.

— Позовите Веру, — тихо сказал Суровцев.

— Веру? Какую Веру?

— Ну, Веру же он просит, — вмешался Андрей. — Королеву Веру, не понимаете, что ли?!

8

Я сделала Суровцеву обезболивающий укол, и в это время начался обстрел.

По инструкции МПВО полагалось всех ходячих больных немедленно направлять в убежища, а лежачих — переносить туда на носилках. Мужчин-санитаров не хватало, и переносить раненых приходилось всем — весь медперсонал, за исключением хирургов, был раскреплен по палатам. Убежищем у нас служило большое подвальное помещение, где раньше была анатомичка.

Санитарка тетя Паша и наш госпитальный сторож Орехов вошли в палату, где я была, и стали укладывать на носилки Андрея Савельева, раненного в бедро. Я сказала Суровцеву:

— Сейчас за вами тоже придут с носилками.

— Этого еще не хватало! — возмутился он. — Дойду на своих двоих. А ты тоже пойдешь в убежище?

— Нет, — покачала я головой, — не пойду.

— Тогда и я останусь.

— Я сегодня дежурю в приемном покое, — сказала я, — а вам надо спуститься в убежище. Таков приказ.

Помогла ему подняться с постели. Голова у него, видимо, кружилась — типичное постконтузионное явление. Он схватился здоровой рукой за спинку кровати.

— Отнесем вас, — сказала я и отправила тетю Пашу за носилками, а Суровцеву велела пока сесть.

— Почему ты зовешь меня на «вы»? — вдруг спросил он. — Ведь раньше говорила мне «ты»?

Я даже растерялась. Вспомнила, что в операционной и потом, когда он пришел в себя после наркоза, действительно обращалась к нему на «ты». Все мы знаем, что раненых, особенно молодых, в тяжелые моменты это почему-то ободряет.

Теперь же капитану Суровцеву было значительно лучше, и обращаться к нему на «ты» мне показалось неудобным.

Но за время работы в госпитале у меня уже выработалось умение не смущаться от вопросов раненых, быть внимательной и терпеливой.

Я улыбнулась и ответила:

— «Вы» или «ты» — какая разница, милый?

Произнесла слово «милый» почти машинально — так я сказала бы любому из раненых. Но на этого молодого капитана оно, видимо, произвело какое-то особое впечатление.

— А вечером… зайдешь?.. — с надеждой в голосе, но как-то робко спросил он.

— Зайду, зайду, — торопливо ответила я, думая о том, что меня уже ждут внизу.

Во время обстрела в приемном покое должны находиться врач, фельдшерица и медсестра.

На этот раз по графику дежурить предстояло доктору Волкову, мне и Оле, моей соседке по комнате.

Вообще-то наш госпиталь военный, к нам поступают раненые с фронта, но тех, кто пострадал от бомбежки или обстрела где-то поблизости, тоже везут к нам.

Первая автомашина «скорой помощи» остановилась у нашего подъезда минут через пятнадцать после того, как начался обстрел. Мы выбежали на улицу, чтобы помочь санитаркам и сандружинницам внести раненых. Снаряды рвались где-то на соседних улицах, и в воздухе носился запах гари. Вслед за этой машиной подъехала, завывая сиреной, другая; звук сирены тонул в грохоте разрывов. Совсем неподалеку рухнула стена четырехэтажного дома.

Прошло минут сорок, но обстрел не прекращался. Раненых привезли столько, что мы втроем уже не справлялись, и Волков вызвал из убежища еще одну бригаду — не в очередь.

Я понимала, что каждый следующий снаряд может угодить в наш госпиталь, но страха во мне это уже не вызывало. То ли настолько привыкла к бомбежкам и обстрелам, то ли потому, что была очень занята.

Наконец из черной тарелки репродуктора раздался голос диктора, извещавшего, что обстрел нашего района прекратился и движение на улицах восстанавливается. А следом спокойно и размеренно стал отбивать свои удары метроном.

Мы распределили раненых по палатам и собирались уже спуститься вниз, в убежище, — помочь выносить обратно наверх лежачих больных. Чтобы хоть на минуту избавиться от едкого запаха крови, йода и спирта, я вышла на крыльцо и вдруг увидела странное зрелище. Четыре девушки-сандружинницы, в ватниках, с красными повязками на рукавах, медленно несли носилки. На носилках лежал кто-то, прикрытый шинелью. А за ними шел командир. В красной от крови руке он держал пистолет, направив его прямо в спину одной из дружинниц.

Доктор Волков вышел на крыльцо следом за мной и тоже с недоумением смотрел на странную процессию.

Подойдя к крыльцу, дружинницы остановились и хотели опустить носилки на землю, но военный повелительно крикнул:

— Нести!

Рука его с зажатым пистолетом как-то неестественно дернулась.

— Эй, вы! — крикнул из-за моего плеча Волков. — Немедленно уберите оружие!

Лицо военного исказилось в какой-то страшной гримасе, он исступленно крикнул:

— Я те уберу! Я те уберу! Нести! — И потряс зажатым в руке пистолетом.

— Опустите носилки на землю! — крикнула я и сбежала вниз по ступеням.

Девушки, оглядываясь на военного, медленно опустили носилки.

Я нагнулась над ними, отвернула шинель и чуть не вскрикнула от ужаса. Сначала я увидела небольшой дерматиновый чемодан, а ниже — окровавленный труп женщины, вернее, не труп, а куски тела. Я с трудом различила ногу, руку без кисти, размозженную женскую голову с длинными, перепачканными грязью, слипшимися волосами.

За четыре месяца войны я повидала уже немало. Но куски человеческого тела, кое-как сложенные вместе, произвели на меня жуткое впечатление.

— Что это?! — спросила я безмолвно стоявших девушек.

— Вот… — задыхаясь от страха и волнения, ответила одна из них. — Ее — снарядом… а он… не велит… требует в госпиталь!

Я взглянула на военного, рассмотрела майорские «шпалы» в петлицах. Он стоял неподвижно и неотрывно смотрел на то, что лежало на носилках.

— Зачем вы принесли это сюда? — с отчаянием крикнула я.

Майор медленно перевел на меня взгляд, губы его дрогнули, и он проговорил, с трудом выталкивая слова:

— Но как же? Ведь это Катя… Катя моя! А они не хотят… нести не хотят…

В эту минуту Волков, незаметно оказавшийся за спиной майора, резким движением схватил его за руку и вырвал пистолет. Тот, казалось, даже не заметил этого. Он по-прежнему держал руку вытянутой, будто она у него закостенела, а локоть прирос к туловищу. Глядя вниз, майор почти беззвучно повторял:

— Это ведь Катя!.. Катя моя!.. А они не хотят…

Внезапно он оглушительно крикнул:

— В госпиталь ее, сволочи! В госпиталь! На операцию!

Первым овладел собой Волков.

— Хорошо, — сказал он майору, — мы сейчас сделаем ей операцию. Но вы нам мешаете. Пойдемте со мной. — И взял майора за плечо.

Тот безропотно подчинился. Медленно передвигая ноги и смотря вперед стеклянным, невидящим взором, он, подталкиваемый Волковым, поднялся по ступенькам крыльца. Через мгновение оба они исчезли за дверью.

Губы мои пересохли. С трудом произнося слова, я спросила:

— Где это произошло?

И тогда девушки наперебой стали объяснять, что их звено получило задание выносить раненых из разрушенных домов. Они вытащили двоих, доставили их в госпиталь и, возвращаясь назад, увидели вдруг лужу крови на тротуаре, куски разорванного снарядом человеческого тела. Хотели пробежать мимо, понимая, что здесь помощь бесполезна, но тут откуда-то появился этот обезумевший майор с чемоданчиком, выхватил пистолет, заставил их собрать все то, что осталось от женщины, и нести в госпиталь…

— Судя по всему, это его жена… или сестра, — сказала дружинница.

Я велела девушкам отнести останки в нашу покойницкую, взяла с носилок чемодан и шинель, повесила ее на перила и вернулась в приемный покой.

Майор сидел на стуле, правый рукав его гимнастерки был завернут. Оля хлопотала у столика с медикаментами, а Волков держал в руке пустой шприц. Очевидно, он только что сделал майору укол морфия или пантопона.

Я поставила чемодан возле стула. Когда майор увидел чемодан, глаза его снова стали безумными. Он вскочил со стула и крикнул:

— А Катя? Где Катя?

— Успокойтесь, — резко сказал Волков, — ей делают операцию. Вы же сами этого хотели.