— Вот так и протекала моя жизнь, — говорил мне Хейвиг. — Я вел жизнь преуспевающего коммерсанта с солидным капиталом и любимой женой и в то же время перемещался в будущее, чтобы изучить Федерацию Маури, ее расцвет, ее величие, ее постепенное угасание и конец.
Сумерки медленно наползали на остров. Внизу, у подножия холмов, уже начинали зажигаться фонари, но вода еще излучала свет дня. В темно-голубом небе зажглась Венера. На веранде дома Карело Кеадзиму курилась ароматная кадильня. Старик пробормотал:
— Увы. Мы идем к концу. Умирающий мир. Смерть так же реальна для целого народа, как и для отдельных личностей…
Хейвиг молчал, стоя возле умирающего друга на коленях.
— Я следовал за ним всю его жизнь, — говорил мне Хейвиг. — Он начал, как блестящий молодой философ. А закончил жизнь государственным деятелем. Я говорю тебе о нем, так как ты один из тех двоих моих современников, которым я могу доверять свои тайны. Видишь ли, я не мудрец, я могу лишь скользить по поверхности жизни, собирая информацию. Но могу ли я интерпретировать собранные факты, могу ли я понять, что происходит? Откуда мне знать, что должно быть сделано, что может быть сделано… Я просто пролетел по поверхности лет, а Карело Кеадзиму жил, работал, мыслил в самой гуще событий. Мне была нужна его помощь.
— Вы видите, — сказал Хейвиг, — один элемент вашей культуры слишком развит за счет остальных.
— Судя по тому, что вы рассказали мне, да, — его хозяин надолго задумался, но эти минуты ожидания не показались Хейвигу бесконечными. — Вернее, тебе кажется, что в будущем возникнет конфликт между двумя концепциями, которые мы, Маури, стараемся сохранить в равновесии: наука, рационализм, планирование, контроль… и мифы, освобожденная психика, человек, как часть природы, откуда он черпает знания и мудрость…
— Мы, Маури, — продолжал старик, — когда-то возвели то доброе, что нам казалось важным, в ранг идола, фетиша, совершенно забыв о другом, хорошем, выбросив его из обращения. Во имя сохранения национальных культур мы старались заморозить целые народы в таком состоянии, которое казалось нам наилучшим. Опаснейший анахронизм! Во имя сохранения экологии мы старались запретить все работы, которые могли проложить путь к звездам. Неудивительно, что такая стратегия породила множество оппонентов.
После долгого молчания он сказал:
— Но, согласно твоим рассказам, Джек, друг мой, в будущем человечество откажется от науки и сохранит только минимум технологии, необходимый для поддержания жизни на планете. Люди еще больше углубятся в себя, в мистицизм… Я правильно тебя понял?
— Не знаю. У меня сложилось такое впечатление. Но это только впечатление. Я многого не понимаю, и от меня потребовались бы годы жизни, чтобы понять все. Даже не все, а хотя бы столько же, сколько я понял в вашей жизни. А жизнь будущих Маури ускользнула от меня.
— И парадокс углубляется, — сказал Кеадзиму. — Посреди пасторальных пейзажей стоят могучие заводы, которые вибрируют и гудят, наполненные загадочной энергией. В небеса взлетают громадные бесшумные корабли… Это ты и не можешь понять. Ты не можешь себе представить, откуда это у них… Я прав?
— Да, — с несчастным видом сказал Хейвиг. — Карело, что мне делать?
— Мы находимся с тобой на одной ступени знаний. Чему я могу научить тебя?
— Карело, я единственный человек, который пытается увидеть через тысячелетия. Но я не могу! Я чувствую, это невозможно. Ээрия внесет машинные аспекты в будущую жизнь. И что тогда будет?
Кеадзиму легонько коснулся его.
— Успокойся. Человек мало что может сделать. Но если это малое принесет пользу, то этого достаточно.
— Принесет пользу? Но если будущему человечеству предстоит жить под тиранией нескольких человек, обладающих техникой? Разве это нужно людям? И что можно сделать?
— Как политик, я уклоняюсь от ответа, — его внезапная сухость удивила Хейвига. — Но думаю, что ты видишь будущее в слишком черном цвете. Деспотизм можно уничтожить. Маури, со своей концентрацией на биологии, тоже могут оставить будущему очень плохое наследство.
— Что? — Хейвиг даже привстал.
— Отточенный металл может рубить дерево и человеческую плоть, — сказал Кеадзиму. — Взрывчатка делает котлованы, но может уничтожить и людей. Наркотики… да, да. Уверяю тебя, что это главная из проблем, которая очень беспокоит наше правительство. И это не обычные наркотики, стимулирующие воображение, нет, мы уже имеем химические вещества, которые могут заставить человека поверить во все, что ему скажут.
Я, в общем, рад, что гегемония Федерации в будущем прекратится. Следовательно, вина за то, что произойдет с человечеством, ляжет не на нас. — Кеадзиму нагнулся к Хейвигу. — Но ты, несчастный путешественник во времени, ты вынужден думать о будущем. Этот вечер — вечер мирного неба. Смотри на звезды, вдыхай ароматы, слушай пение птиц, ощущай дыхание ветра. Будь заодно с Землей.
Я сидел в своем коттедже над книгой. Сенлак, ноябрь 1969 года. Ночь была удивительно ясной и пронзительно холодной. Мороз украсил невиданными узорами окна.
Проигрыватель излучал музыку Моцарта, на моих коленях лежал томик стихов Китса, возле меня на столе стоял стакан, куда было налито на два пальца виски. Воспоминания роились в моей голове и иногда заставляли улыбаться. Прекрасное время для старого человека.
Кто-то постучал в дверь. Я произнес нечто невнятное, с трудом поднялся с кресла и, придумывая предлоги для извинения и отказа, пошел к двери. Мое настроение не улучшилось, когда собака, едва не сбив меня с ног, бросилась к двери. Я держал этого бесцеремонного пса только потому, что его любила Кейт. Еще совсем щенок, когда умерла его хозяйка, сейчас он уже сам был близок к могиле.
Когда я открыл дверь, морозный воздух окутал меня. Снега еще не было, земля промерзла насквозь, казалось, до самого экватора. А за дверью стоял человек, который буквально трясся от холода в своем легком не по сезону пальтишке. Он был среднего роста, щуплый, светловолосый, с острыми чертами лица.
Хотя я не видел его уже пять лет, эти годы не стерли его из моей памяти.
— Джек! — воскликнул я. Волна слабости нахлынула на меня.
Он вошел, закрыл дверь и сказал неровным, прерывающимся голосом:
— Док, ты должен мне помочь. Моя жена умирает.
Глава 12
— Жар и озноб, боль в груди, красные пятна на щеках, кашель… все это похоже на пневмонию, — кивнул я. — И все это сопровождается головной болью, болью в спине и шее… Возможно, развивается менингит.
Сидя на краешке стула, Хейвиг спросил:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});