Я вернулась в свой номер, приняла душ, потом полежала в ванне. А после откинула покрывало на постели и улеглась на простыни. В моем номере не было кондиционера, но я все равно потрясающе себя чувствовала. Я чувствовала себя лучше, чем когда-либо за всю жизнь — теперь, когда маршрут показал мне, что такое по-настоящему ужасное самочувствие. Поднялась, порылась в рюкзаке, потом снова разлеглась на кровати и принялась читать «Когда я умирала». А слова Бада насчет снега эхом отзывались во мне.
Я знала, что такое снег. В конце концов, я же выросла в Миннесоте. Я разгребала его лопатой, ездила по нему, катала из него снежки. Я день за днем смотрела из окон, как он падал и собирался в сугробы, которые смерзались и покрывали землю на многие месяцы. Но этот снег был другим. Это был снег, который укрывал Сьерра-Неваду столь неколебимо, что горы были названы в его честь — по-испански sierra nevada означает «заснеженные горы».
Мне казалось абсурдным то, что я шла по этому снежному хребту всю дорогу, что засушливые безводные горы, которые я пересекала вплоть до этого момента, официально были частью Сьерра-Невады. Но они не были Высокой Сьеррой — исполинской цепью гранитных пиков и утесов, простирающейся за Кеннеди-Медоуз, которые альпинист и писатель Джон Мюир всем сердцем обожал и исследовал более ста лет назад.
Я не читала его книг о Сьерра-Неваде до того, как сама ступила на маршрут, но знала, что он был основателем «Сьерра-клуба». Спасение Сьерра-Невады от овцеводов, горных разработок, развития туристической индустрии и иных видов агрессии современной эпохи было его пожизненной страстью. Именно благодаря ему и его сторонникам бо́льшая часть Сьерра-Невады и по сей день остается частью дикой природы. Природы, которая теперь, по всей видимости, завалена снегом.
Я чувствовала себя лучше, чем когда-либо за всю жизнь — теперь, когда маршрут показал мне, что такое по-настоящему ужасное самочувствие.
Не сказать, чтобы эта новость полностью застала меня врасплох. Авторы путеводителя предостерегали насчет снега, с которым я могу столкнуться в Высокой Сьерре, и я шла, подготовленная к этому. По крайней мере, подготовленная до такой степени, которую полагала достаточной до того, как вышла на маршрут. Я купила топорик-ледоруб и послала его почтой в коробке, которую должна была забрать в Кеннеди-Медоуз. Покупая ледоруб, я искренне считала, что он будет мне нужен лишь время от времени, на самых высоких участках маршрута. Путеводитель уверял меня, что в обычный год бо́льшая часть снега успевает стаять к тому времени, когда я собиралась проходить Высокую Сьерру, — к концу июня — июлю. Мне и в голову не пришло проверить, был ли этот год «обычным».
Я нашла телефонную книгу на прикроватном столике и пролистала ее, а потом набрала номер местного офиса бюро землепользования.
— О да, там целая куча снега, — подтвердила женщина, которая взяла трубку. Подробности были ей неизвестны, но она знала наверняка, что этот год был рекордным по снегопадам в Сьерре. Когда я рассказала ей, что иду по МТХ, она предложила подвезти меня до тропы. Я повесила трубку, ощущая не столько тревогу по поводу снега, сколько облегчение оттого, что мне не придется ловить попутку. Снег просто казался мне таким далеким, таким невероятным.
Я прошла километры по пустыне, стерла ноги до волдырей, истерзала тело до кровоподтеков. И по этому суровому запустению пронесла не только себя, но и рюкзак, который весил больше, чем половина меня. И я сделала это в одиночку.
Добрая женщина из бюро землепользования отвезла меня обратно на маршрут и высадила в месте, которое называлось перевалом Уокера, на следующий день. Провожая ее машину взглядом, я чувствовала себя одновременно смиренной и чуть более уверенной, чем девятью днями ранее, когда начинала свой поход. За эти дни мне пришлось спасаться от техасского длиннорогого быка, я была вся избита и истерзана падениями и другими несчастьями, отыскивала свой путь по безлюдной дороге мимо горы, которую вот-вот должны были взорвать. Я прошла километры по пустыне, поднималась и спускалась по бесчисленным горам и горкам и за многие дни не встретила ни одного человека. Я стерла ноги до волдырей, истерзала тело до кровоподтеков и по этому суровому запустению пронесла не только себя, но и рюкзак, который весил больше, чем половина меня. И я сделала это в одиночку.
Это ведь чего-то стоит, верно? — думала я, проходя через непритязательный палаточный городок неподалеку от перевала Уокера и ища себе место для ночевки. Было уже поздно, но еще светло — граница весны и лета. Я поставила палатку и приготовила себе первый горячий ужин на маршруте на своей новой, теперь функционирующей плитке — сушеные бобы и рис. Наблюдая, как небесный свет превращается в яркое шоу красок над горами, я чувствовала себя счастливейшей из всех живущих. До Кеннеди-Медоуз оставалось 83,5 километра и почти 26 километров — до первой воды на маршруте.
Утром я нагрузила свой рюкзак еще одним полным запасом воды и пересекла шоссе 178. Следующее шоссе пересекало Сьерра-Неваду в 240 километрах к северу по прямой, неподалеку от Туолумне-Медоуз. Я шла по каменистой восходящей тропе под жарким утренним солнцем, разглядывая горы, возвышавшиеся со всех сторон. Близкие и далекие — горы Скоди на юге. Горы Эль-Пасо — подальше к востоку. Заповедник Доумлэнд — на северо-западе, куда я приду через несколько дней. Все они казались мне одинаковыми, хотя каждая гора немного отличалась от другой. Я привыкла постоянно видеть их перед собой. За последнюю неделю мое восприятие изменилось. Я приспособилась к многокилометровым бесконечным панорамам, привыкла к ощущению, что иду по земле в том самом месте, где она встречается с небом. По гребню.
За последнюю неделю я привыкла к ощущению, что иду по земле в том самом месте, где она встречается с небом. По гребню.
Но большую часть времени я взгляд не поднимала. Шаг за шагом глаза мои были прикованы к покрытой песком и галькой тропе, и ноги порой скользили, пока я поднималась и снова спускалась. Мой рюкзак раздражающе скрипел при ходьбе, и этот скрип по-прежнему исходил из точки, расположенной всего в нескольких сантиметрах от моего уха.
Я шла вперед и старалась заставить себя не думать о больных плечах и спине, о ступнях и бедрах. Но мне удавалось забывать об этом лишь ненадолго. Пересекая восточный склон горы Дженкинс, я несколько раз останавливалась, чтобы оглядеть огромную панораму пустыни, которая простиралась внизу к востоку от меня — насколько хватало взгляда. К полудню я добралась до каменной осыпи и остановилась. Взглянула на вершину горы и проследила оползень глазами до самого ее подножия. На месте некогда плоской тропы шириной в 60 сантиметров, по которой мог бы пройти любой обычный человек, теперь была широкая река, где вместо воды «текли» угловатые осколки метаморфических пород величиной с кулак. А я даже не была обычным человеком. Я была человеком с такой ношей на плечах, которая могла бы устрашить и бога. И у меня не было даже трекинговой палки, чтобы поддерживать равновесие. Почему я взяла складную пилу, но не сообразила прихватить с собой трекинговую палку, понятия не имею. Найти палку здесь не представлялось возможным — редкие низкие и искривленные деревца меня не спасут. Ничего не оставалось делать, кроме как прорываться.