После этой встречи я удаляюсь в свой кабинет.
Я начальник, а потому занимаю угол с окном (насколько на гигантской космической станции могут быть углы). Здесь, в ядре Галактики, нас окружают газопылевые облака, и вид открывается не ахти, но я установил искусственные цветофильтры, так что могу вообще погасить лампы и читать при свете Млечного Пути. Круто! Где-то далеко за облаками — Земля, родина наших предков. По слухам, свет, доходящий к нам от Солнца — подлинного Солнца, — начал свой путь примерно в 1872 году.
Но, конечно, так сюда и не добрался. Излучение Солнца и земной атмосферы не проникало в нашу галактику уже лет двести, со времен Чистки, великого начинания людей, предшествующего Собору. С изобретением порталов разбухающую ноосферу планеты уплотнили и перенесли в кэш-память, сохранив наряду с информационным следом всех новых поколений. И Земля — хотя она, разумеется, существует и по сей день — исчезла. Как корова языком слизнула. Не осталось даже гравитационной аномалии. Человечество проявило похвальную дотошность.
Вот, кстати, и разгадка парадокса Ферми.[13] Если допустить, что все прочие внеземные цивилизации (ни с одной из которых мы так и не встретились) поступили подобным же образом, то, пожалуй, пустота Вселенной объяснима.
Все мы — разумные, мыслящие существа — тщательно прибрали за собой, как совестливые туристы. Оставили поляну в первозданном виде. И, вероятно, преспокойно живем-поживаем где-то в гармонии с природой, просто не трубим об этом на всех перекрестках.
Конечно, существует и другое объяснение. Более простое. И удручающее.
Во всяком случае, парадокс Ферми перестали называть парадоксом. Теперь это закон Ферми.
Никого нет дома.
Мне безумно нравится мой письменный стол из привозного марсианского тика. Я собственноручно собрал его в домашней мастерской — давно, когда служебные хлопоты еще не съедали досуг без остатка. Наклонно приподнятый край столешницы образует полноразмерный дисплей для конструкторских работ, часть ящиков продолжается во фрактальные измерения. Поэтому всегда кажется, будто документация рассортирована, а рабочая зона не захламлена. Все это — видимость. У меня, на мой взгляд, довольно упорядоченный ум, однако в глубине души я барахольщик и никогда ничего не выбрасываю. Вот главная причина, почему я снабдил стол неограниченной емкостью ЗУ. Тому, кто не представляет, где там что, нипочем не захочется рыться в моем столе. Ящики почти бездонные. С другими ящиками внутри. Клянусь. Говорю же, я барахольщик.
За столом — книжные полки. Их украшает постоянно меняющийся строй «настоящих» книг, от первой до последней подобранных встроенной стандартной подпрограммой. Она основывает свой выбор на том, за чтением чего меня застает. Сейчас на полках засилье технических руководств и справочников конструктора. Хотелось бы читать больше романов. Стихов. Вообще чего угодно помимо связанных с работой материалов. «Потом, после, когда сдадим проект», — твержу я, как мантру. Что было бы смешно, когда бы не было так грустно.
На второй полке фотография. Я щелкнул Ребекку на экскурсии: мы ездили смотреть «Андромеда-Фоллс» — корабль, который теперь перемещает в соседнюю галактику новый портал. Не так уж много мест, где можно, приникнув к иллюминатору, невооруженным глазом разглядывать чужую галактику во всей ее красе.
На снимке Ребекка в нежно-розовом платье. Волосы короче, чем сейчас, челка падает на глаза изящной, но небрежной волной.
Совершеннейшая Ребекка.
М-да. В той поездке я объяснил ей, почему у нас не может быть детей. Никогда.
* * *
Ребекке я преподнес это более деликатно, но вот вкратце подоплека, основные выкладки.
Я в состоянии завести ребенка. Но в миг, когда в моем отпрыске проснется сознание, я спекся.
Я могу выстроить рай. Взорвать Вселенную. С утра до ночи сидеть и смотреть кино. Но стоит мне передать свои гены потомству, и я вновь окажусь на крючке у времени. Войду в режим строго поступательного движения по оси абсцисс — и прощайте вылазки за рубежи текущего периода.
Ах да. Подозреваю, что забыл сказать.
Я путешествую во времени.
Оказывается (сюрприз, сюрприз!), человек — не просто сумма заключенной в нем информации. Не просто побочный продукт тех или иных исторических обстоятельств, если угодно называть все своими именами.
Люди суть односторонние функции. Или, лучше сказать, в нас заложена односторонность функций. В базовую схему человека внедрена действующая по принципу необратимости внеалгоритмическая компонента. Нельзя сложить показания часовой и минутной стрелок, и точно так же нельзя разъять на составляющие то, что мы есть, что действительно представляем собой как мыслящие существа.
А, черт! Не буду ходить вокруг да около, скажу прямо: у людей есть души.
Не те бессмертные, непостижимые души, что даровал Господь. Может, у нас и такие в наличии. Не знаю. Я толкую о другом. О «циферблатной» арифметике. 9 + х = 2. Пустяк, да? Ответ — пять. Тогда вот вам еще: 3х = 1.
Оказывается, в основе человеческой психики (насколько можно догадываться, это распространяется на любые наделенные самосознанием живые существа) лежит модулярная математика. Каждый индивидуум представляет собой однонаправленный процесс.
Когда все сказано и сделано, человека невозможно записать в виде алгоритма.
Вот, собственно, почему, обзаводясь детьми, я теряю способность путешествовать во времени. Однако стоит ее утерять, и немедленно получится, что такого путешественника никогда не было. И если упомянутый путешественник — вы — уже переместился в определенный временной промежуток…
Шпок! Поминай как звали.
И все, что вами сделано или не сделано, тоже.
Понятно теперь, почему путешествующие во времени, пожалуй, с некоторой излишней придирчивостью выбирают презервативы?
* * *
Звездные россыпи за окном моего кабинета исчезли: проектная станция, вращаясь, поворачивается боком к внешнему космосу, потом к черному сердцу всего этого. К Стрельцу А.[14]
Вид на галактическое ядро означает: скоро обед. Я заказываю греческий салат и — гулять так гулять — прошу доставить его из знакомого ресторанчика с Альфы Ц, как вдруг…
О-хо-хо.
Без предварительной договоренности нагрянули два сутулых представителя профсоюза наладчиков. Сутулость среди наладчиков явление повальное (не хочешь, чтобы в червоточинах тебе снесло башку, научишься гнуться), так что, даже если у этих двоих с хребтом все в порядке, ради победы на выборах им поневоле пришлось бы притвориться сутулыми. Сутулого-Раз я вижу впервые. Похоже, какой-то юрист. Сутулый-Два — Реберк Дакуба, председатель профсоюза. Собственной персоной.
— Приветствую, Реб. Чем могу?..
Реб шаркает, мнется, глядит в сторону. Это все напускное. Я замечаю хищный блеск его глаз и то, как Реб потирает руки, словно сушит ладони, готовясь надежнее ухватить нож.
— Мы решили вчинить иск, Уилл, — сообщает он. — Жаль, что именно я к вам с такой новостью…
Я не показываю, что злюсь. Этой радости я ему не доставлю. Отвечаю:
— Жаль, что именно с такой.
— На всякий пожарный… вдруг суд не поможет… мне предоставили перекрестную авторизацию сервера, куда сдают на хранение свои копии каптированные наладчики и свободные граждане… Мы объявим забастовку, Уилл.
Забастовка чревата крупномасштабной катастрофой и застопорит строительство Собора. Возможно, на десятки лет. Мы оба понимаем это. Но где-то там Реба ждут отчаявшиеся наладчики, которым нечего терять, и, может статься, он охотно отважится на подобный риск. В конце концов, ему и самому нечего терять. Видите ли, его подлинное «я» пропало.
— Можно как-нибудь уговорить вас передумать?
— Объясните, что нас ждет.
— Не могу, Реб, вы же в курсе. С отсылкой в прошлое эти знания изгладились из памяти.