из кипящего бульона токмаревских беспорядочных умозаключений решающим аргументом в пользу Чепика: не мог он, Генка, так!
Как?
А так, как Токмарев примеривал варианты, стоя перед запертой дверью.
Положение, признаться, идиотское. Сказать «мысли в одно мгновение вихрем закрутились в его воспаленном разуме, и в одно мгновение пришло единственно возможное и значит верное…» — соврать.
Ничего себе одно мгновение! Минуты две, а то и три, не пускают. Топчешься застоявшимся жеребцом, впору заржать! Сардонически.
Оставшиеся до «стрелки» полчаса околачиваться на лестничной площадке — глупо и унизительно. Жильцы этажами выше рано ли поздно мимо пройдут и, опознав давнего соседа, непроницаемо хмыкнут: Токмареву в собственную квартиру — никак! А не опознают — и того хуже. Зафиксируют: подозрительный субъект с собачкой торчит на лестничной площадке, не уходит…
Возвращаться на улицу, изображать непринужденно прогуливающегося — вдвойне глупо и унизительно. То-то оттянутся наблюдатели из «форда», кто бы там ни засел: о! гля! не пустили! пра-ально! вовремя приходи, не вовремя не приходи! прогуляйся еще… непринужденно вроде! но мы то зна-аем: вынужденно!
И погодка не располагает… Мелочь, но неприятно. М-да, если Москва — сердце России, то Питер (и область включительно) — ее, России, мочевой пузырь! За ночь небо забеременело, набрякло чем-то апрельским, но толком не разродилось. Вешние воды. Воды-то начали отходить, но порционно и спорадически. Мелкая дрянь, не дождь и не снег.
Да за такую погоду весь кабинет правительства — в отставку! И пусть считают, что легко отделались…
Пройтись от Новой Земли быстрым маршем, якобы увлекаемый нетерпеливой псиной, — одно. Конечный пункт есть, дом четыре по Сибирской, цель есть! И к ней, к цели, — в темпе, в темпе! Невзирая на вешние воды с неба (мы тогда трусцой, чтоб побыстрей!). А бесцельно блуждать под небесной слякотью даже с псиной на поводке — другое. Противно.
И в урочный час предстать перед оппонентами — мокрые перья волос, отяжелевший во влажных пятнах бушлат, чавкающие ботинки… Заведомо проиграть. Ну не проиграть, но дать сто очков вперед. К столь щедрой форе Токмарев пока не готов. Десять, двадцать — куда не шло. Но сто — слишком. После ночного кухонного бдения с Натальей и оглушающих новостей. После утреннего еще более оглушающего лифта… Сто очков вперед — бахвальство.
А тогда — открывайте, сволочи! Кто бы ни был внутри, открывайте! Быть не может, чтобы внутри — совсем никого. Тот же Петя Сидоров за двести баксов — должен эти баксы отрабатывать, сиднем сидеть.
Толком не вслушаться — вот что паршиво. Пробки в ушах, как следствие взрыва. И Архар, с-собака!.. На Новой Земле он взъерепенился, потянул хозяина вниз по лестнице, подальше от лифта, давай-давай отсюда, ноги в руки, лапы в лапы! А на Сибирской он подчинился токмаревскому рявканью «Место!», но заскулил перед запертой дверью, будто по покойнику.
…Будто по покойнику, да.
Артем пнул в дверь кулаком — не со вчерашней силой, но тоже внушительно.
И дверь, разумеется, подалась.
И в коридоре, в запекшейся луже, разумеется, валялся бездыханный Петя Сидоров — разбросав ноги в дозволяемом спущенными штанами радиусе, лялькая прокушенную давеча руку другой рукой.
И то и другое «разумеется» — обоснованно. Почему Артем и долдонил про себя: дверь заперта, заперта дверь, дверь заперта. Почему Артем и подогревал себя — открывайте, сволочи! — греша на пунктуальных, на играющих в пунктуальность, но живых бандюков. Почему Артем и строил варианты, заморочившись в нюансировке…
Потому что! Стоило никому не отозваться после первого звонка, он прикинул возможное (истинное!) положение вещей и, увы, не ошибся. Не случись взрыва в лифте, списал бы на бдительность-мнительность. Но вкупе… И к тому же Архар поведенчески намекнул: там, хозяин, прямой опасности для тебя как бы нет, но приятного там, хозяин, мало… шли бы мы отсюда, хозяин?
Само собой, пойдем, псина, сейчас и пойдем. Лишь убедимся в худшем и пойдем. И быстро пойдем, на грани привлечения внимания к собственной персоне.
Не дождался мальчонка деда Жукова типа прораба, вызванного по «мобильнику»…
Приезжай, милый дедушка, Христом-богом тебя молю, возьми меня отседа. Пожалей ты меня, сироту несчастную, а то меня все колотят и кушать страсть хочется, скука такая, что и сказать нельзя, все плачу…
Уже не плачет. И никогда не заплачет. Нечем…
Кого-то другого дождался мальчонка вместо деда Жукова типа прораба…
И этот «кто-то» чихать хотел на христианскую заповедь «не убий». Судя по характеру нанесенных травм, несовместимых с жизнью, этот «кто-то» руководствовался не христианской моралью, а другой: «Верующие! Вам предписана месть за убитых: свободный за свободного, раб за раба, женщина за женщину».
Глаза у Пети Сидорова выколоты постфактум. Сначала пырнули ножом под дых, во избежание предсмертных агонизирующих криков-стонов. Со знанием теории и практики пырнули. После удара потерпевший теряет дыхалку и — ни звука. Для полной гарантии — хват пальцами-клещами за нос, чтоб избежать не только горлового, но и носового писка.
Нос у Пети Сидорова свернут напрочь, нет носа у Пети Сидорова — смятка-короста.
И ушей у Пети Сидорова не видать, как… своих ушей.
В общем, над трупом поиздевались вдоволь…
С полутрупом, конечно, интересней — ме-едленно-ме-едленно довести полутруп до трупа, растягивая удовольствие, ме-едленно-ме-едленно утоляя жажду мести, ма-аленькими глоточками. Однако тогда неизбежны звуки «му». Звуки «му», издаваемые жертвой, — особая специя к блюду, острая. Без нее, без особой специи, немножко пресновато. Но с учетом времени и места звуки «му» привлекут нежелательное внимание квартирных соседей сверху-снизу-сбоку, вплоть до набора 02 по телефону. Жаль, но ничего не остается, кроме как сначала прикончить и натешиться постфактум: глаза, уши, штаны ему спусти — ну-ка, зачем ему теперь ЭТО, чик и готово.
Да, кромсали не по живому, кромсали уже труп. Судя по положению рук бездыханного Пети Сидорова, пырнули в живот, и он инстинктивно схватился за рану… инстинктивно же оберегая ранее прокушенное Архаром запястье. И — дух вон. Что потом — для бренной оболочки двухсотбаксового стража абсолютно безразлично…
Токмарев не оторопел. Токмарев замер осознанно, дабы не зашелохнуть, не прогреметь.
В подъезде кто-то вскачь поднимался по лестнице — с визгом и хохотом, нечто подростковое. Пахнуло корюшкой. Весна, первый улов питерской рыбочки, мощно благовоняющей свежими огурчиками. Сквозь щель прошмыгнуло — огурчики! Поплотней бы прикрыть за собой, ликвидировать щель, дабы случайный мимолетный жилец там за дверью не засек мимолетно: чего это приоткрыто?
Вот-вот. Смена координат:
«Тут за дверью» — для Артема теперь: в коридорчике