Читать интересную книгу По закону «Триады» - Фридрих Незнанский

— Шесть месяцев дали! А я уже! Я даже пересидел, получается, несколько дней… Свобода, братва! — Он сваливал в сумку последние вещи. — Свобода это, как же это… щас… — он посмотрел в потолок: — осознанная необходимость, вот!

— Не загибай, — презрительно сказал Кулек.

Под его взглядом Степан стушевался, опустил голову, забормотал:

— Главное — ничего не забыть… — Он заглянул под матрас, бегло осмотрел камеру: не оставил ли где чего? — Возвращаться как-то неохота… — Глянул на Турецкого, подошел к нему. — Ну, пока, мент. Видишь, выхожу…

— Удачи, — сказал Турецкий, не отрываясь от своего кубика.

— А тебе сидеть! — не смог удержаться Степан. — И притом, неизвестно, сколько жить осталось. И кто в этом виноват, кроме тебя самого?

Турецкий двусмысленно улыбнулся — якобы тому, что собрал кубик, но на самом деле он хорошо понимал состояние Степана. Парень был благодарен Турецкому и рад бы извиниться, что все так вышло, да иногда бывает трудно себя заставить. Кроме того, ситуация неподходящая.

…На очередной прогулке Турецкий медленно ходил по кругу. Другие арестанты старались близко не подходить, заранее уступали дорогу.

Кулек сидел у стены, курил, посматривал на охранников. Улучил момент, когда Турецкий проходил максимально близко, а охранники увлеклись. Поднялся на ноги, выплюнул сигарету. Вытащил из рукава заточку и ударил Турецкого в спину — под лопатку. В момент удара Турецкий повернулся, и, к своему изумлению, Кулек увидел, что его враг… улыбается.

Меркулов

Десять раз поклявшись не волновать Меркулова, Сева наконец прорвался к телу. Константин Дмитриевич был еще, конечно, не в форме, но на щеках уже проступил румянец, и по всему чувствовалось, что зам генерального изнывает без дела. Голованова он выслушал внимательно, потер как всегда тщательно выбритую щеку и сказал:

— Я согласен с твоим выводом, Сева. Только неизвестные рэкетиры тут ни при чем. Я думаю, Мальцев делал это для жены. Он утаил от нее часть дохода за последний год, это мне уже давно было понятно. В бухгалтерских цифрах Марина не сильна, ей достаточно было указать на эту проверенную схему ухода от налогов. А вот как Коля распорядился этими деньгами, это вопрос.

— Ответ на который приведет нас к убийце?

Меркулов не ответил. Вместо этого спросил сам:

— Как там Турецкий?

— Не вернулся еще, — привычно соврал Голованов, хотя в самих этих словах никакой лжи не было, другое дело, что Меркулов не знал, откуда именно.

Меркулов был немного удивлен, что за все это время Турецкий так и не позвонил. Правда, врачи отобрали у него телефон, и жена, конечно, была на их стороне, так что, может, Сашка и звонил… Впрочем, это сейчас не слишком сильно занимало мысли Меркулова. Он думал о своих одноклассниках. И чем больше думал, тем сильнее хмурился. Куда, в самом деле, дел свои деньги Мальцев?

Максаков

Максаков маялся в постели с любовницей, пышной двадцатипятилетней брюнеткой. Он лежал на спине, брюнетка ублажала его, но без особого успеха. Спросила лукаво:

— Котик, может, лучше массаж?

— Давай еще попробуем…

Брюнетка привычно подчинилась.

Раздался деликатный стук в дверь. Возбужденный Максаков не обращал внимания. Стук повторился.

— Котик, это не твоя благоверная?

— Она на Канарах… обугливается… — пробормотал он. — Это домработница…

Из-за двери раздался женский голос:

— Виталий Иванович! Петр Семенович приехал.

— Подождет, незваный… — Максаков теснее прижал к себе любовницу, — гость…

Однако настроение ушло. Брюнетка еще пыталась что-то делать, но у Максакова уже определенно ничего не получалось.

— Черт бы его… — Он отстранил любовницу, поднялся, набросил халат. Вышел в другую комнату.

У камина стоял генерал Петр Зима.

— Без звонка, как снег на голову… — раздраженно сказал Максаков.

— Оторвал от государевых дел? — насмешливо осведомился Генерал.

Максаков отмахнулся:

— Раз приехал, рассказывай. — Он подошел к бару, выбрал подходящее вино.

— Все сделано, можешь спать спокойно. — Генерал бросил быстрый взгляд в сторону спальни. — Наш энергичный друг больше тебя беспокоить не станет.

— Уверен?

— Убежден.

Максаков повеселел:

— Что ж. За это стоит… — Он разлил вино по бокалам. Отсалютовал бокалом, выпил.

Генерал сделал ответный жест, но на самом деле это он так поприветствовал любовницу Максакова, выглянувшую из спальни. Она улыбнулась и ушла назад.

Генерал сказал, как бы между прочим:

— Его, правда, должны были прессануть при аресте — чтобы сразу в штаны наложил. Следователи, которые сами много шороху наводят, часто мягкие оказываются, как пластилин… — Он допил. — Отличное вино, кстати.

— Это я еще тебя в свой погреб не водил! — И Максаков добавил одобрительно: — А прессануть — это хорошо, это мы понимаем.

— Хорошо-то оно хорошо, да только не вышло. Управиться с ним непросто оказалось.

У Максакова вытянулось лицо.

— Чего ты испугался? Говорю же, все уже сыграно. На нем такие статьи — сидеть и сидеть. Плесни-ка волшебства в хрустальный мрак бокала? — Генерал протянул бокал.

Максаков плеснул.

— Может, отметим завтра? — предложил Зима. — Можно на охоту съездить. У меня егерь есть знакомый…

— Завтра я занят — коллегия министерства.

— Все-таки я не понимаю, — хмыкнул Генерал, — чем ты там занимаешься в своем министерстве. На хрена все это нужно? И кому?!

— Просто ты не политик, вот и не понимаешь.

— Это точно, я не политик, — подтвердил Генерал.

Степан

Степан шел по улице с бутылкой пива. На ногах — гриндерсы, на плечах — скинхедовская куртка. Он был свободен и независим. Встречные вьетнамцы, китайцы, негры косились на него с опаской. Степан ухмылялся. Но на самом деле он не чувствовал какой-то особенной радости от того, что появилась возможность вернуться к прежней жизни. Что-то в нем перегорело, пока сидел, что ли? Чего-то ощутимо не хватало…

Он увидел парикмахерскую. Провел рукой по голове — волос немало отросло за полгода в камере. Может быть, не хватало именно этого? Степан подошел к крыльцу, на котором перекуривал парикмахер. Он окинул молодого человека опытным взглядом, выбросил окурок в урну.

— Под ноль? — Парикмахер сделал приглашающий жест вовнутрь.

Степан пожал плечами, опустил в урну пустую бутылку из-под пива и пошел дальше… Остановился в сквере, забрался на скамейку — сел на спинку, ноги опустил на сиденье. Сделал звонок по мобильному телефону. Сказал в трубку тихо и грустно:

— Мам?.. Ну, я вышел, мам. Правда, да. Не верится… Нет, все хорошо. То есть нормально… Нет, пока не приеду. Нет, просто дело есть. Не могу объяснить. Ну, мам! Хорошо. Хорошо. Я тоже очень соскучился, мама… — Он нажал отбой и сглотнул комок в горле.

Турецкий

Турецкий пришел в себя на койке тюремного лазарета. Жив? Вроде да… Значит, все получилось?.. Турецкий осмотрелся. В палате он был один. Палата — та же камера, только почище. Те же решетки на окнах, дверь, запертая на засов снаружи. Турецкий попытался подняться, поморщился — больно. Повторил попытку более осторожно: приподнял вначале голову, поворочал шеей — нормально. Правая рука тоже действовала, а вот левая слушалась плохо и отдавала болью в плечо. Турецкий откинул одеяло — грудь и левое плечо были перетянуты тугой повязкой. Он приподнялся на правом локте, проверил подвижность ног и в целом остался доволен: могло быть значительно хуже. Повезло. Он на это и рассчитывал, все для этого сделал верно, но все-таки риск был огромен. Так что повезло. Александр Борисович попробовал вздохнуть полной грудью — закашлялся и повалился обратно на подушку…

Когда открыл глаза в следующий раз, рядом, на стуле, сидел следователь Найденов, на плечах у него был белый халат, в руках папка, но он ее не раскрывал. Глядел на Турецкого с тревогой.

— Администрация СИЗО была обязана разместить вас среди соответствующего контингента из числа работников правоохранительных органов.

— Правда? — улыбнулся Турецкий.

Следователь посмотрел на Турецкого с укоризной, так, будто он сам себя засунул к уголовникам.

— Почему вы не пожаловались хотя бы мне? Я же только теперь узнал, что вы содержитесь в общей камере… — Его передернуло. — Среди уголовников?!

Следователь не изменил обычной официальной манере выражаться, но теперь он был менее сух — чувствовал, что ли, часть своей вины за то, что Турецкий оказался в камере с урками? Нет, скорее, облегчение от того, что Турецкий жив. Потерять подследственного по собственному недосмотру было бы непростительной ошибкой.

— А какой смысл скулить? — Турецкий пожал плечами и невольно поморщился от боли.