В час, когда Вестминстер жил будто на осадном положении и приходилось ото всех скрывать тайну, подобное недоразумение отнюдь не казалось случайностью. Королева в волнении пересказала это нелепое происшествие Клиффорду. Он слушал внимательно, покусывая губы, а когда она закончила, долго молчал.
— Несомненно, это кажется подозрительным, — признал он наконец. Взгляд его был устремлен за плечо Маргариты, на стол черного дерева, массивный и тяжелый, со столешницей, покрытой лаковыми узорами. Клиффорд, казалось, внимательно разглядывал инкрустированные серебром и зернью[42] письменные принадлежности. Потом вдруг спросил: — Вы здесь писали свое письмо, моя королева?
Она ответила утвердительно.
— Вы писали на бумаге?
— Да, на хлопковой бумаге, которую мне доставляют из Гренады. Я писала, как обычно. Что вас интересует, сэр Хьюберт?
— Меня интересует, ваше величество, куда делась вся та бумага, на которой вы писали. — Лицо его казалось задумчивым: — Ведь не один-единственный лист у вас был, я полагаю?
— Да, было несколько, и секретарь все листы очень ровно обрезал… — Маргарита искренне не понимала, чего хочет Клиффорд. — Какое это имеет значение, сэр?
— Вас выманили из кабинета, моя королева, — начал он медлительно. — Когда вы вернулись, целой кучи бумаги не оказалось на месте. Вы писали прямо на этой куче, ваше величество?
— Да.
Он осторожно взял со стола тонко очиненное перо:
— Когда вы водили пером, миледи, на бумаге, лежавшей снизу, возможно, появлялся оттиск. Я так полагаю. — Он вопросительно поглядел на Маргариту: — Не пропала ли бумага именно из-за этого отпечатка?
Маргарита задохнулась, у нее побелели даже губы:
— Вы думаете, кто-то решился похитить даже отпечаток и попытается восстановить по нему смысл моего письма?!
— Возможно. — Не поднимая львиной головы, увенчанной светло-каштановыми длинными волосами, начальник охраны мрачно добавил: — Если это действительно так, Йорк вскоре будет осведомлен о том, что случилось с его величеством. И нам следует готовиться к самому худшему.
Маргарита закрыла на миг глаза, пытаясь совладать со страхом, ее охватившим. Иногда ей казалось, что кольцо сжимается, вражда, окружающая ее, становится невыносимой, даже воздух делается удушливым. За что ей послана такая судьба, эти склоки, интриги, постоянная борьба? Маргарите вспомнилось, как она, тогда еще только невеста Генриха, отправлялась в Англию. Дважды на море поднималась страшная буря, будто сама стихия желала помешать ей приплыть на новую родину. Как это ее огорчало тогда, и если бы она знала!.. Новая родина оказалась мачехой, настоящим гнездом скорпионов, где все ее ненавидели неизвестно за что!..
Глубоко вдохнув воздух, Маргарита взглянула на Клиффорда:
— Не может ли быть так, что все эти предательства проистекают от епископа Илийского?
Начальник стражи покачал головой:
— Нет, за этим человеком наблюдают. Он не покидает своих покоев и не видится ни с кем, кроме собственных слуг. Да и тех только двое.
Маргарита провела рукой по лбу, словно прогоняя нахлынувший страх. Что ж, они попали в полосу невезения. Промах следовал за промахом, измена нанизывалась на измену.
Это следовало вытерпеть. И приготовиться — Клиффорд в этом прав — к тому, что Йорку все станет известно. «Даже если так случится, — подумала она, — я сумею выстоять и придумаю, что делать. О, помоги мне Господь родить здорового ребенка, и тогда многие узнают, чего я стою!»
Гордо вскинув голову, она сверкнула глазами:
— Ищите, сэр. Ищите же предателя! Ибо, клянусь Святым Крестом, если вы его не найдете, у меня возникнут сомнения в вашем усердии!
8
Через два дня волнение в городе сделалось таким сильным, что Ричард Йорк, если бы захотел, мог бы слышать, что думают лондонцы о королеве, когда стоял у окна своего собственного дома Байнард-Касл.
Для того, чтоб Лондон заволновался, было сделано немало. Его люди были разосланы по всем злачным местам, рынкам, лавкам для того, чтобы распространять правду о беззакониях королевы. Надо было возмутить нищую, изголодавшуюся чернь столицы слухом о ведьмовстве Маргариты Анжуйской, твердя повсюду, что она, иноземка, околдовала доброго английского короля, окружила его своими ухажерами и разогнала настоящих верных слуг престола.
Тем временем лорды, преданные Йорку, съезжались в Лондон, посещали Байнард-Касл и предлагали герцогу свои услуги. Дело с королем было не совсем ясное, да и не по всей Англии распространилась весть об его болезни, но многие, униженные, запуганные или обобранные Сомерсетом, начинали чувствовать, что политический ветер понемногу меняет направление. Число йоркистов множилось.
Сам Йорк, желая доказать свое усердие и заботу о судьбах Англии, дважды демонстративно являлся в Вестминстер и дважды громогласно требовал встречи «с могущественным и милостивым владыкой нашим Генрихом VI». Ему было в том отказано. В ответ герцог, зло усмехаясь, твердил, выходя из дворца:
— Погодите! Скоро она откроет перед нами двери, и час этот уже близок!
Поначалу, когда ничего толком известно не было, распространялись даже слухи об убийстве короля или отравлении: француженка, мол, прикончила нашего доброго повелителя и скрывает это, всюду появляется сама, так, будто это ей, а не Генриху принадлежит Англия! Потом, когда сведения о недуге короля просочились за стены Вестминстера — а иначе и быть не могло — ошеломляющая весть мигом облетела Лондон: король — безумен!
Купцам из Холборна, богачам со Стрэнда, торговцам из Чипсайда, даже проституткам и нищим — всем стало страшно, ибо никто не привык жить без короля. Где же он? Двор утверждает, что слухи об его помешательстве — ложь, так пускай тогда его покажут народу! Или эта иноземка действительно подсыпала ему яду, как сделала раньше с добрым герцогом Гемфри[43]? Говорят, французы на все способны, а королева к тому же брюнетка, как и всякая колдунья! Многие люди утверждали, будто сами видели, что в Вестминстерский дворец летали ведьмы на шабаш, а королева будто бы самолично, посещая богатые лавки, искала драконий зуб, совиные когти и змеиную кожу[44]. Ясно, на что используются такие покупки, — вот король и стал ее жертвой. Он, как известно, добр и благочестив, обмануть его не трудно…
Говорили так же, что вовсе не от короля беременна Маргарита, а от своего любовника Сомерсета, а некоторые утверждали, что она будто и вовсе не беременна, только притворяется, ибо на самом деле бесплодна, как смоковница, и теперь собирается навязать англичанам в принцы какой-нибудь выродка. И если к Генриху VI многие лондонцы испытывали любовь, а теперь, когда он занемог, — сострадание и жалость, то королеву простые люди совсем не любили. Ни купец, ни бедняк, никто, принадлежащий к третьему сословию, не испытывал к ней симпатии. Все прекрасно видели, до чего она надменна — даже не глядит ни на кого,