Читать интересную книгу Противостояние - Сергей Ченнык

Адмирал настаивал на том, что флот должен был: «…немедленно атаковать стоящие на якоре неприятельские корабли, слишком сплоченные, и истребить их; а при неблагоприятных обстоятельствах свалиться с ними и взорваться».{440}

Аргументировалось это тем, что союзный флот «столпился» у Лукулла и уязвим для внезапной атаки.{441} На деле союзники ни во время высадки, как утверждал Корнилов, ни после нее, порядка не теряли, их эскадры продолжали действовать четко, уверенно и организованно. Очевидно, заявление о. якобы, беспечности неприятеля, беспорядочности его расположения не более, чем лишний аргумент, вселяющий, по мнению Корнилова, оптимизм и подталкивающий флагманов к поддержке его предложения.

Но, сквозь громкие фразы проскользнула мотка опасения не только в возможности неудачи предприятия, но и о его самых необратимых последствиях: «…по свозе десанта неприятельские корабли стали свободнее в своих движениях; возможно не встретить единства в их действиях, но нельзя уже рассчитывать на тот хаос, который неминуемо бы произошел в англо-французско-турецком флоте, если бы, до высадки десанта, попутный ветер примчал к нему наш флот, решившийся па кровавую битву. Теперь двойное число кораблей могло принести неприятелю существенную пользу и, хотя мы твердо уверенны, что и при неудаче враги купят победу самой тяжелой ценою, но не должны упускать из вида, что в таком случае излишние, не участвовавшие в бою корабли, могут отрезать нас от Севастополя, или же ворваться туда вместе < нами. Притом все шансы нашего успеха зависят от ветра».{442}

Впрочем, адмирал не отрицал, что после высадки десанта, все неприятельские корабли восстановили в полном объеме боеспособность и организованность. Застать их неожиданной атакой в расстроенном виде было отныне едва ли возможно.{443} Не было еще одного слагаемого успеха: армия в крепость не вошла, и входить туда не собиралась.{444}

Корнилов заговорил об атаке неприятельского флота, только когда корабли союзников почти две недели хозяйничали у берегов Крыма. Почему? Почему когда враг, не то что «у ворот», а готовится ударом ноги эти самые ворога вышибить, у адмирала возникает идея наконец-то его атаковать? Есть интересное мнение: у Корнилова имелась определенная боязнь английского флота. И не только у пего.

Еще в эпоху Александра I в России господствовала идея всеобщего превосходства британского флота. Эта идея содержится в работах Н. Л. Кладо (Лазарев прозевал момент перехода к паровому флоту, увлеченный победами английского парусного флота) и В.А. Стеценко (ореол прежних побед немало способствовал полному отказу русского командования от любого сопротивления англо-французскому флоту, находящемуся, особенно в 1854 г., далеко не в оптимальном состоянии).

Русские пароходы переправляют войска через Севастопольскую бухту. Худ. В. Тимм. 1855 г. 

Современные исследователи в доказательство приводят пример действии эскадры адмирала П.И. Ханыкова, в 1808 г. он без боя отступил от объединенной англо-шведской эскадры, при этом даже бросив на произвол судьбы геройски дравшийся с двумя неприятельскими кораблями 74-пушечный корабль «Всеволод». Последний был после ожесточенного боя взят англичанами и демонстративно оскорбительно уничтожен ими в виду русской эскадры.

Русские адмиралы середины XIX в. находились под сильным влиянием Трафальгара. иногда доходившим до культа этой победы. В тоже время, победы выдающихся отечественных адмиралов Ушакова, Сенявина и Спиридова не пользовались особенной популярностью. Их имена давали второстепенным кораблям береговой обороны. Курс военно-морской истории в академии уделял Нельсону столько часов, сколько уделялось трем вышеназванным адмиралам вместе взятым. Неудивительно, что в отечественной военно-морской теории сложился культ обороны Севастополя, дорого обошедшийся стране и в русско-японскую, и в первую мировую, и во вторую мировую войны.{445}

Неслучайно М.А. Петров разбирая бои у мыса Сарыч (1914 г.) и у о. Готланд (1915 г.) с горечью констатировал в своем труде «Два боя»: «Здесь мы имеем дело с какой-то отдаленной традицией, пустившей глубокие корни в аппарате Морского ведомства и русского флота вообще. Пути все тянутся к давно прошедшим временам, к Крымской кампании, где флот был обречен на пассивную роль и погиб в Севастополе, они проходят через Русско-японскую войну, с ее артурской эпопеей, явившейся повторением истории Севастополя, они дотягиваются и до мировой войны, в которой задача пассивной местной обороны доминирует над всем, оказывает решающее влияние на общее направление мысли и воспитание командного состава».{446}

Адмирал знал о слабости сухопутной обороны и с трудом мог заставить себя поверить в возможность в считанные дни создать сильную защитную линию, способную выдержать штурм. 15 сентября Корнилов писал: «…что ожидать, кроме позора, с таким клочком войска, разбитого по огромной местности, при укреплениях, созданных в двухнедельное время».{447}

В случае же, если союзники овладеют Северным укреплением, никакие усилия флота не спасут Севастополь, и в этом случае самоубийственная атака станет хотя бы делом чести.{448}

Угроза ответственности за неминуемое, как ему думалось, падение крепости, страшила Корнилова. В этом случае, пусть даже неудачное, морское сражение могло частично вину уменьшить и, главное, честь сохранить, переложив вину на князя, который, по словам адмирала, должен будет «…дать отчет России в отдаче города».{449}

Но вот у собравшихся было свое мнение, большей частью не совпадавшее с точкой зрения Корнилова. Озвучил его капитан 1-го ранга Зарин, человек рассудительный и, как офицер, пользовавшийся среди командиров кораблей авторитетом, пусть и меньшим корниловского, но тоже большим. Соответственно, высказался он более взвешенно. Его предложение выглядело так: «Положение наше выгоднее и сильнее, чем положение неприятеля. Альминское дело не могло оказать никакого влияния на изменение этих отношений: мы у себя дома, средства порта неистощимы, для управления морскими орудиями на земляных батареях мы имеем громадный запас опытных командиров; близость почти неприступных позиций на Бельбеке дозволяет, без всякого опасения морским командам, подкрепить осаждаемый гарнизон Северного укрепления, а промедление на подготовках к осаде со стороны неприятеля дает возможность подходящим через Симферополь подкреплениям проникнуть по более отдаленной дороге на Балаклаву через Трактирный мост у Чоргуна. на Сапун-гору в Севастополь, а через бухту иметь свободное сообщение и с армией, стоящей на Бельбеке. Хотя прорыв неприятельского флота вполне не мыслим по чрезвычайной силе наших приморских батарей, но если находят, что бон слишком слаб, то можно на фарватере затопить во множестве стоящие негодные суда».{450}

Как видим. Зарин прав, и аргументирует свою правоту точно по сложившейся ситуации.

Было еще одно предложение, упоминаемое Реймерсом, но насколько оно соответствует действительности и кому принадлежит — неизвестно. Суть его в том. что линейные корабли должны встретить неприятеля, пытавшегося прорваться в бухту, залпами артиллерии левого борта, включаясь в систему береговых батарей.{451}

План русских батарей в Севастополе к началу высадки союзников в Крыму. Сентябрь 1854 г. 

Это предлагал за много лет до войны Лазарев, говоря о защите Севастопольской бухты. В нынешней ситуации оно было маловероятным по тем же причинам, что и первое, ибо не предполагало наличия противника, который мог с минуты на минуту войти на Северную сторону и собственной армии, не планировавшей возвращение в гарнизон крепости.

Опоздавший к началу совета командир пароходофрегата «Владимир» Бутаков, войдя в помещение, застал следующую картину, подробно поздпее описанную в воспоминаниях: «Когда я вошел, Корнилов стоял в глубине комнаты на каком-то возвышении. и Вукотич только что говорил, что лучше выйти в море и сразиться. Тотчас за этим последовало заявление капитана 1-го ранга Зарина, что выгоднее затопить вход старыми кораблями и командами подкрепить гарнизон».{452} Интересно, Зарин знал о приказе Меншикова или догадывался? Если первое, то кто ему это сказал?

По его мнению, выход флота, а тем более атака союзной эскадры, была предприятием не только не нужным, но и бессмысленным. Удача попадала под большое сомнение: численно больший союзный флот, пользуясь превосходством паровых кораблей. мог легко расправиться с русскими, поставив последних под огонь с двух направлений.

Основываясь на этом, Зарин предложил то, что давно уже обсуждалось морскими командирами: после закрытия бухты защищать город силами морских экипажей, дожидаясь прибытия войск Южной армии.{453} Младший Зарин говорил и думал рассудком. в старшем Корнилове клокотали эмоции. Адмиралу было мучительно от одной мысли, что неприятельский флот хозяйничает и разбойничает у святая святых Российской империи на юге, у главной базы славного Черноморского флота — Севастополя. В гневе и ярости Корнилов даже не понимал, что выполнить его приказ о выходе в море флот уже не может: почти половина экипажей снята с кораблей и отправлена для оборудования сухопутной обороны. Для того, чтобы собрать матросов и вернуть на корабли требовалось время, которого уже не было.{454} Споры кончились общим раздражением и словами Истомина к Корнилову: «Что вы прикажете, то и будем делать».{455}