Читать интересную книгу Мыслящий тростник - Жан-Луи Кюртис

Марсиаль выпил две большие чашки кофе с молоком и съел четыре тоста.

Он будет соблюдать не строгую диету, а только умеренную. Без фанатизма, без умерщвления плоти. В конце концов, он же не отшельник. Не акридами же ему питаться. Надо во всем знать меру — вот оно, золотое правило.

В течение двух недель он старался соблюдать диету хотя бы частично и делать по утрам гимнастику. Это было ужасно трудно и к тому же действовало угнетающе. Особенно гимнастика. Усилия эти давались тем труднее, что казались лишенными всякого смысла. Результатов не было заметно. Очевидно, нужно ждать недели, месяцы, быть может, годы. Некоторые уверяют, что в самом усилии содержится награда, и совсем не трудно, даже не добившись сдвига, делать все, что положено. Марсиаль был с этим решительно не согласен. Усилие, как таковое, не приносило ему никакого удовольствия. Только томительную скуку.

И все это время его не оставляла мысль о том, что он смертен: вернее, это была даже не мысль, исключая те короткие мгновения, когда он давал себе труд думать и подытоживать плоды этих раздумий, а какая-то темная, разлитая в нем уверенность, постоянное ощущение ненадежности, тревожного ожидания. Он вкусил от ядовитого плода познания и теперь, как Адам после грехопадения, знал, что ему предстоит умереть, что в нем уже начался медленный, нет, быстрый процесс смерти. Но это все меняло. «Мне осталось жить всего двадцать лет, если повезет — тридцать». Эта вещая фраза разрасталась в нем, как киста, и не давала о себе забыть. Она присутствовала во всех его движениях, словах, в его деятельности и отдыхе, она была фоном всего — спокойная, ограниченная, тупая, совершенно бесплодная и совершенно невыносимая. Он понимал теперь, почему люди сходят с ума, ищут спасения в наркотиках, в разврате, доходят до неврозов — даже до самоубийства. Убить себя, потому что боишься умереть, — это предел абсурда, но человек и не на такое способен. Но он ведь разумен, уравновешен. Он не потеряет голову. Он попытается как-то приспособиться к неизбежному.

И второе откровение, то, что он сделал ночью после разговора с Юбером, — еще более навязчивое, чем первое, тоже не шло из головы. «Я загубил свою жизнь. Я не жил, или недостаточно жил, или жил недостаточно хорошо. Моя жизнь могла быть более увлекательной, и у меня были к этому все возможности. Я все промотал!» И он в который раз перебирал в уме все неосуществившиеся возможности, упущенные случаи — все то, мимо чего он прошел. И прежде всего верно ли он выбрал себе занятие? Да и выбирал ли он его вообще? Его тесть был одним из директоров страхового общества. Марсиаль стал его компаньоном. А могло быть с тем же успехом что-то другое. «У меня было достаточно способностей, чтобы преуспеть в любой области, кроме, может быть, науки и техники, требующих особой склонности, и искусства, где нужен талант». Да и то, можно ли быть уверенным, что у тебя нет этих склонностей, этого таланта, если ты вообще не занимался теми отраслями знания, где они могут проявиться. Марсиаль воображал себя то врачом, то архитектором, то промышленником, то археологом, то дипломатом… Он увлекся этой игрой. Всякий раз получался какой-то фильм, эпизоды которого развертывались по его воле. Это была импровизация, имеющая, несомненно, аналогию с некоторыми формами современного искусства, — это называется, кажется, алеаторика. Марсиаль вспомнил, что читал об этом статью, но там речь шла о музыке. Итак, он воображал себе «возможные жизни Марсиаля Англада». Врач. Марсиаль становится гинекологом. Потрясающий диагност. К нему ходят светские дамы. Его методы лечения основаны на обаянии. Ведь большинство этих созданий считают себя обездоленными, не правда ли… Неудовлетворенными. Марсиаль великодушно трудится над тем, чтобы вернуть им вкус к жизни. Себя не щадит. Результаты сказываются незамедлительно. «Доктор, вы вернули мне веру в себя… Доктор, вы меня возродили… Доктор, до вас я не знала, что такое наслаждение. Спасибо вам, спасибо!» Чудотворца принимают в лучших домах, все с ним носятся… Архитектор. Марсиаль больше всего любит создавать городские ансамбли. Его урбанистические проекты вызывают у Юбера восхищение. В центре будущего города расположена зона отдыха и красоты, на автомобилях там ездить запрещено, улицы, выложенные мозаикой, созданы только для пешеходов, термы из белого мрамора, форум, портики: Помпея 2000 года. Эти смелые замыслы отвечают пожеланиям революционной молодежи, которая стремится к цивилизации «незаторможенных инстинктов», основанной на потребности в счастье. Марсиаль устраивает выставку в Саизье. Две африканские республики предлагают ему приехать, чтобы строить их новые столицы. Но тем временем он уже становится дипломатом. Он вносит в ООН проект арабско-израильской федерации с пропорциональным представительством в парламенте, где будет председательствовать триумвират в составе израильского, иорданского и палестинского делегатов. Израиль, за исключением клана крайних с их лозунгом «до победного конца», во главе которого стоит генерал Даян (как и следовало ожидать!), готов изучить этот проект. Ливанские руководители тоже его одобряют. А Насер на этот раз проявляет осторожную сдержанность. Король Хусейн дает понять, что согласится, при условии, конечно, стать членом триумвирата. Но некоторые иорданские фанатики решительно возражают. Самолет из Тель-Авива, на котором летит Марсиаль (после «весьма плодотворной» беседы с госпожой Голдой Меир), захвачен группой террористов и посажен в Аммане. А вот насчет следующего эпизода Марсиаль еще колебался, что выбрать: тюрьму, повешение или энергичное вмешательство советского посла. От повешения решил все же отказаться, советский посол выступает посредником. И снова буквально на лезвии ножа удается удержать в мире мир.

Марсиаль прекрасно знал, что даже при самых благоприятных обстоятельствах он никогда не стал бы ни таким врачом, ни таким архитектором, ни таким дипломатом. Но ничто не запрещало ему мечтать. Целыми днями он предавался мечтам. Перебирал без конца все возможные и невозможные судьбы. И в один прекрасный вечер обнаружил, что у него есть «внутренняя жизнь».

Интересное открытие. Была ли у него прежде внутренняя жизнь? Он считал, что нет. Или, во всяком случае, неоформленная, неразвитая. Точнее, в зародыше. Он жил для внешнего мира и внешними проявлениями, все выражалось в словах и жестах. Жил для других и с их помощью. Почти никогда он не бывал один. Почти никогда не замыкался в самом себе, а полностью выплескивал наружу свое «я». Отголоски школьных познаний помогли ему уточнить, каким образом он жил до сих пор: экстравертно (Юнг «Психологические типы»). Отныне он будет заниматься самоанализом. Укрепит и разовьет анемичного интроверта, который в нем жил.

Были минуты, часы, когда мужество покидало его, одолевало искушение распустить себя, раз и навсегда все бросить, пойти ко дну. Утренняя гимнастика превратилась в муку. Соблюдать диету казалось почти невозможным. Марсиаль только и делал, что мечтал о пирах и кутежах, как во времена оккупации. Но Дельфина (которой он в конце концов признался, что был у врача) была неумолима: «Решил сесть на диету. Теперь изволь ее соблюдать». Жизнь теряла весь аромат. И потом, к чему такие усилия? Ну хорошо, он откажется от соли, но вернет ли это ему молодость? Что пользы от всех этих лишений? Потеря в весе! Подумаешь! Бессмертия он не получит, и неудачником быть не перестанет. В такие минуты он был близок к отчаянию. Марсиаль твердил себе, что лучше сразу положить всему конец, проявить мужество — покончить самоубийством. Но возможно, к этому и не придется прибегать. Мы живем в такое неспокойное время. В любой момент может вспыхнуть атомная война. И тогда прощай, род человеческий! Улетучится! Поминай как звали! Впрочем, не велика потеря, решил он. Люди безумны и жестоки. Вот уже сто тысяч лет, как они только и делают, что куют свое несчастье. Ухитрились отравить воздух, которым дышат, воду, которую пьют, продукты, которыми питаются. Они порочны, и исправить их невозможно. Что ж, пусть гибнут, и не будем об этом больше говорить. Марсиаль не без удовольствия рисовал себе картину космического самоубийства.

Ко Дню поминовения мертвых мадам Сарла пожелала вернуться в Сот-ан-Лабур, чтобы возложить цветы на могилу Фонсу — ежегодный обряд, от которого она не отказалась бы ни за какие блага мира. Марсиаль отвез ее на машине на Аустерлицкий вокзал. Приехали они загодя и оказались поэтому одни в купе. Мадам Сарла спросила, собираются ли они — Дельфина и он — на рождество в Сот, как и каждый год? Марсиаль сказал, что это весьма вероятно. У детей, быть может, и другие планы, но они с Дельфиной, если ничего не случится, приедут в Сот.

— Если я еще там буду, конечно, — сказала мадам Сарла.

— А ты что, собираешься куда-нибудь?

— Я хочу сказать, если я еще буду на этом свете.