точку. «Заинтересовался», — сказал себе Пауль. «Начнет с возможных проколов», — подумал Грибов.
Пастельняк подошел к карте республики, полузавешанной на стене шторкой, для чего-то потрогал черный флажок, наколотый у названия поселка Вериора.
— Собственно, как этот Антс Киви, — спросил Пастельняк, — пришел к нам? Почему главарь лесной группы Альфред Неэмла просто вернулся домой и стал пахать, а в Антсе Киви вдруг проснулся азарт бойца?
Мюри вспомнил свои встречи с Антсом. Высокий, хорошего сложения, красивый лицом, Антс был не просто землепашцем и садовником. Он рисовал, писал пейзажи, его нередко приглашали в церкви подновлять алтарные росписи, и, кажется, он справлялся с этими поручениями, хотя никогда живописи не обучался. На хуторах о нем говорили как о самородке. Даже митрополит Сергий, приезжавший в войну из Печорского монастыря в Выру, увидев одну из алтарных росписей художника-самоучки, пригласил его поработать в монастыре. Были люди, которые не простили Антсу, что он не вступил в «Омакайтсе», именно они пустили слух, что Антс нажился в эти годы на заказах церкви, что за недурную оплату даже выдавал советских активистов. Приехал на хутор следователь уездной прокуратуры, молодой, горячий, тщеславный, вопросы задавал, будто уже знал, что перед ним преступник, ответы не выслушивал, после каждого слова Антса сыпал фразами: «Запирательство для вас смерти подобно», «Наша юстиция все знает…», «Знакомые увертки». Антс Киви проводил его печальным взглядом и ушел в лес.
— Следователь начинающий, попетушился и остыл бы, — успокаивал его Мюри, — а ты, как балованное дитя, у которого игрушку из рук потянули: забил ногами по полу и в рев…
— Игрушку отнять — не честь замарать, — хмуро отозвался Антс. — Что же мне, с наветом оставаться было?
— Да ведь прислужник врага тебя оговорил, а не наш человек, — огорченно напомнил Пауль. — Гитлеровское наследие, товарищ Киви. Чего только не было! Вот с тобой отец Сергий беседовал, много чего немцы при нем вывезли из Печор. А как он кончил, — хочешь знать? Между Каунасом и Вильнюсом этого святого папашу эсэсовцы и прикончили: слишком много знал. Да еще свалили свое убийство на партизан. Так что твоя обида не самая страшная. Исправим, отмоем твою честь.
Прошло время, и Антс сказал Паулю Мюри: «Я хочу и другим помочь отмыться. Поверишь мне, начальник?»
— Я поверил, — закончил свой рассказ Мюри. — И не ошибся. Антс помог нам вывести из леса два десятка крестьян.
Пастельняк вызвал начальника контрразведывательного отдела.
— Изложите нам, товарищ капитан, последнее шифрованное послание Альфонса Ребане.
Начальник отдела раскрыл папку, которую держал в руке, всмотрелся в один из листков.
— Очередное послание Альфонса Ребане из Стокгольма… Свидетельствует свое уважение Планетному Гостю. И далее: «С надеждой уповаем на укрепление вашего влияния на сына Яана (Роотса). Помните, что его каждый шаг — это убедительнейший и, может быть, единственный аргумент для продолжения финансирования нас со стороны друзей. Запад ждет от него нападений, взрывов тишины и в то же время акций, которые привлекли бы к нему симпатии хуторского крестьянства. Возможно, будут уместны срыв любыми средствами уездного праздника песни, которому большевики придают политическое значение, или раздача по хуторам отбитого у колхоза стада с дискредитацией Советов. Роберт». — Заключил: — Аналогичные шифровки передавались в этом году трижды.
Пастельняк отпустил капитана.
— Вот что, — неожиданно сказал он, — никогда меня впредь не уверяйте, что крестьянин, не прошедший нашей школы, одинаково поведет себя в разговоре с нами и в логове бандитов. Это самое уязвимое место в оперативном плане лейтенанта Мюри. Но, чтобы дело поставить на практическую ногу, и запустим Антса Киви пока что на первую ступень операции, — на секунду задумался, — операции «Перекраска». Пожалуй, ее можно назвать так, если мы хотим, чтобы банда увидела Киви в ином свете, чем он есть.
— Первая ступень, товарищ полковник, — напомнил Грибов, — совсем не такая уж безобидная. Шурин его, изощренный пособник бандитов, должен увидеть в Антсе себя, свою низменную психологию.
— Антс давно готовится послужить людям, — подчеркнул Мюри. — И он не простак, нет!
Пастельняк посмотрел на него, усмехнулся:
— Осуществляйте операцию, товарищи чекисты. И учтите: в этом же районе выходить на связь с бандой будут Переводчица и, как она сообщает, некий агент националистов, она зовет его Иваром. Никаких контактов с ними! Никаких контрмер! Не вспугните главного зверя.
Вошел дежурный, извинился, протянул заместителю министра бумагу.
— Контрразведывательный отдел просил доложить сразу.
Полковник бегло прочел, не скрывая досады, заметил:
— Опережает нас на ход Планетный Гость, затевает террористические акты в другом районе: «Подготовьте на «Кренгольмской мануфактуре» отвлекающую… — надо понимать, что от Роотса отвлекающую, — встречу группы русских строителей и прядильщиц, не опасаясь обилия красных тонов». Уяснили? Провокация и кровь.
Цена жизни
Далеко позади остался дом Антса Киви, а ему все идти и идти. Сын Олев, прощаясь с отцом, сказал ему по-мужски серьезно: «Учитель считает, что у меня склонность к географии. Ты не возражаешь, отец, если я буду поступать сразу после школы в университет? А на севе и покосе я тебе всегда помогу». Анете, провожая мужа с хутора, жалостливо протянула: «Возвращайся живой. Гляди, и сын у тебя ладный, и в доме все спорится, а уж лучше наших мест нет, Антс».
Никто не ждет его ни в болотах за Вериора, где укрылись в засадах люди Роотса, ни в летучих песках под Вярска, прозванных Сетумааской Сахарой. А дойти нужно.
На границе между песчаной пустошью и заболоченной низиной, у кромки леса, притулился крошечный домик сестры Антса. Суетливая Майму и муж ее, широкой кости, коренастый, исподлобья глядевший Тийт Калле, встретили гостя удивленно и без большой радости.
— А говорили, Антс, ты все еще в лесах обитаешь, — мрачно изрек Тийт. — Не привел за собою хвост?
— Ты не хвоста бойся, Тийт Калле, — так же резко ответил Киви. — Ты тюрьмы бойся. Дошел до моих людей слушок, что ты хорошо тут кое с кем спелся. Приехал я сестру свою спасать.
У Тийта даже челюсть от страха отвисла. Зашипела, запричитала Майму.
— Я что? — наконец пришел в себя Тийт. — Взял ружьишко и шмыгнул в лес. А сестре твоей я не помеха, пусть к тебе переезжает или еще куда.
— Как это ко мне? — усмехнулся Антс. — Меня самого обложили, как зверя в берлоге. Слушай, Тийт Калле, а не уйти ли нам вдвоем к лесным братьям? Мои парни разбежались из отряда по домам, один я, как волк неприкаянный, мотаюсь с места на место…
Тийт тупо смотрел в одну точку.
Ночью он уходил, Антс слышал, как скрипнула калитка, глухо заворчал, заворочался в кухоньке тощий черный пес. Вернулся