Читать интересную книгу В прорыв идут штрафные батальоны - Юрий Погребов

Знали, что до расстрела Соболь не дожил. Не обмануло изощренное чутье Каширу, продал его подельник на первом же допросе. Выдавая страх по собственной шкуре за чистосердечное признание, сдал и всех остальных участников ночных грабежей и убийств. На что рассчитывал, чего хотел? На приговоре трибунала это обстоятельство отразиться не могло. Высшая мера ему была предопределена.

Осталось неизвестным, как удалось-таки Кашире отравить бывшего дружка, чьей была та рука, что по указке вожака переправила из батальона хлебную пайку с ядовитой начинкой. Но расстался Соболь с жизнью на несколько дней раньше Каширы.

Получил новый срок и был отправлен в армейскую отдельную штрафную роту Сахно.

Впрочем, судьба уголовников была предсказуемой и могла взволновать разве что сообщников. А вот близость скорой отправки на фронт, как сообщение о прибытии идущего с многочасовым опозданием поезда, возбудило в ожидающих посадки людях массу разговоров и предположений — куда?

Глава седьмая

Сигнал тревоги прозвучал за час до подъема. И никто из штрафников не обманывался, по какому поводу неурочный подъем. В ожидании отправки спали на увязанных вещмешках под головами. Командиров рот подняли и вызвали в штаб еще раньше. Сквозь непроглядную ночную тьму от площади доносились звуки неясного движения и урчание прогреваемых моторов. Они снимали последние сомнения: отправка. Проходя вдоль колонны «Студебеккеров», Павел пересчитал грузовики — шестнадцать. Расчет прост. Одна посадка — семь взводов, если битком. Чтобы перекинуть весь батальон, потребуется семь-восемь ходок. А значит, путь на колесах не долог. Вероятней всего, до ближайшей железнодорожной станции или полустанка.

Колычеву повезло. Почему-то его роту начальник штаба предназначил на посадку первой. Солдаты оставались без горячего завтрака, но зато получали возможность выбрать лучшее место и время на обустройство без спешки и нервотрепки.

— С тобой взвод охраны и два взвода Кужахметова. Старший команды — ты, — напутствовал его начштаба Сухорук — Машины не задерживай, сразу отправляй назад.

Получив команду на погрузку, штрафники дружно навалились на борта. В голову колонны Павел выделил взводы Титовца и Ведищева, в хвост — взвод охраны и Маштакова. Сам вместе с Маштаковым ехал в кабине замыкающего грузовика.

Одолев километров пятнадцать заснеженного межника, колонна без происшествий прибыла к месту назначения — на глухой железнодорожный полустанок, где штрафников дожидался длинный состав из пульмановских вагонов.

Полустанок подвергался жестокой бомбежке. Пристанционный поселок полностью разбит и разрушен, покинут людьми. Вдоль путей валяются цистерны, изуродованные взрывами и огнем. Станционная постройка — небольшой выгоревший домик с выхваченным бомбой или тяжелым снарядом углом. Все покрыто толстым слоем нетронутого снега — ни следа, ни тропинки. Вокруг, сколько хватает глаз — девственная белизна. Павел остановил выбор на середине состава.

Титовец, Маштаков — первый вагон. Ведищев, Грохотов — второй вагон.

Неизвестно, сколько тысяч «живой силы» перевезли эти вагоны, но по всему видно — немало. Двухъярусные нары отполированы солдатскими шинелями до лакового блеска. Стены исписаны фамилиями и датами, всевозможной нецензурной фольклористикой. Но есть и главная радость — железная печурка.

Тесноват вагон для двух полнокровных взводов. Летом, пожалуй, задохнулись бы от жары, но сейчас зима.

Оценив обстановку, Павел собрал взводных на совет:

— Урок из вагонов не выпускать. Пусть лучше в карты режутся и топят печки. Выделить команды из надежных солдат, обследовать развалины. Похоже, нога человеческая сюда давно не ступала. Может, чего из припасов найдется.

Титовец об освещении задумался.

— Ротный, пока охранники в оцепление не встали, надо пошукать по округе, может, где посудина с керосином найдется.

— Дело, — согласился Павел. — Как только машины вторым рейсом вернутся, попробуйте стрельнуть у шоферов бензинчику. С солью тоже на коптюшки пойдет.

— А мы с Егором уже отрядили людей, — как бы невзначай замечает Ведищев, ожидая, видимо, похвалы.

Павел забеспокоился:

— Кого послали?

— Не беспокойся. Двух отделенных с надежными ребятами.

Посланцы вернулись ни с чем. Кроме трех копешек сена, под снегом обнаружить ничего не удалось. Сено как нельзя кстати. Нар для всех не хватит. Кому-то придется размещаться и под нарами, и в проходе.

Павел отдал приказ перетаскать все сено на плащ-палатках в вагоны, набрать обломков досок на растопку.

Со вторым рейсом прибыл штаб батальона. Разместились по соседству в однотипном вагоне. Солдаты комендантского взвода разобрали средние нары, а из досок начали сколачивать столы, лавки, полки для документации. Все это наводило на мысль, что путь предстоит неблизкий.

Отдав последние распоряжения взводным, Павел направился к Балтусу с докладом. Комбата нашел в хвосте эшелона, куда паровоз подал открытую площадку с зенитной установкой. Здесь же, в хвосте, размещались санчасть, гауптвахта, вагон с продовольствием и боекомплектом. Тянули провода связисты.

Балтус, озабоченно наблюдавший за ходом погрузки и размещения, вполуха выслушал его доклад.

— Смотрите за людьми. Из вагонов никого не выпускать, только по необходимости и без шинелей. Чтобы никаких происшествий. Получить и раздать личные медальоны, в санчасти — бинты и йод, а также газеты. Провести политинформации. Ясно?

Возвращаясь, заглянул в вагон к Ведищеву с Грохотовым.

— Порядок, ротный, — обрадовал его Семен. — Вот пару бочонков под воду нашли. Дров запасли. Можно хоть до Северного полюса ехать.

— На Северном полюсе фронта нет. Нам где-нибудь поближе место найдут.

— А поточнее в штабе ничего не слышно? Куда едем: на север или на юг?

— Забыл комбат меня известить.

— Хорошо бы на юг. Под Сталинградом намерзся, как бы опять в снега не угодить.

— Губа не дура. Я бы тоже не прочь повоевать где-нибудь у Черного моря. Только вряд ли. Стрижка у нас с тобой не та.

* * *

Глухо за плотно притворенной дверью. Люди и звуки с пристанционных путей переместились под крыши вагонов. На опустевшем полустанке остались лишь следы хозяйственной толчеи: снег, истоптанный сотнями сапог, многочисленные тропки, дорожки по всему прилегающему пространству, перечеркнутые колеями от автомобильных колес.

Погрузку и размещение людей закончили еще засветло, больше двух часов назад. Приготовясь к отправке, ждали гудка паровоза. Но состав продолжал стоять недвижимо. Видимо, управились с погрузочными работами много раньше отведенного срока.

В битком набитом вагоне — как в перенаселенном лагерном бараке в вечерний час перед сном. Большая его часть тонет во мраке. Слабенький мерцательный огонек «бензинки» в центре до торцевых стен не достает. Воздух от скопища тел и мокрой подсыхающей одежды и обуви постепенно теплеет и сгущается, насыщаясь запахами пота и портяночной вони. В этот час в бараках заключенные, разойдясь по нарам, живут обособленной жизнью, каждый при своих мыслях. Кто-то подремывает, кто-то предается воспоминаниям, перешептывается с соседом.

Лежа между Махтуровым и похрапывающим Маштаковым на поперечных нарах у двери, противоположной входной, Павел прислушивается к голосу, ведущему рассказ о собаке Баскервилей. Голос принадлежит старшему лейтенанту Терехину, человеку с университетским образованием и, как выясняется, страстному книгочею. У него пятьдесят восьмая статья. Это Павел знает из материалов личного дела. В батальон Терехин поступил с последним пополнением, и познакомиться с ним лично Павел не успел.

Вообще слушание и пересказ литературных произведений и всевозможных выдуманных и невыдуманных жизненных историй — распространенное и почитаемое времяпрепровождение солдат перед отбоем. И в бараках на зоне, и в солдатских землянках на переформировке любят они наравне с травлей анекдотов слушать подобные пересказы. Всегда находятся люди, по воровской терминологии, толкатели романов, кто владеет искусством художественного пересказа.

Терехин — рассказчик из лучших, слово у него именно художественное.

— Не пойму я что-то, Паш, — повернувшись к Колычеву, шепотом произносит Махтуров, как бы приглашая друга к разговору. Мыслями он, оказывается, там же, где и Павел. — Терехин — антисоветчик, контра. А человек — наш. Ну не чувствую я в нем врага, хоть убей. Неужели так маскируется?

— Я знаком с его личным делом. У него точно пятьдесят восьмая статья.

— По его словам — за язык дали. Когда его роту под высотой положили, сказал, что немцы воюют не числом, а умением. А мы — дуроломы.

— Тише ты! — поморщился Павел и боязливо огляделся кругом: не слышит ли кто.