– Сука, я убью тебя. А потом растерзаю твою дочь,– прохрипел младший Половцев, с ненавистью глядя на тестя, которого видел первый раз в жизни.– А потом заберу чертова выродка. А ты пойдешь в ад.
– Неверный ответ, сынок,– новый удар хлыста заставил ослепнуть.– Ирку в покое оставь. Нечем тебе платить будет вознаграждение за ее голову. И папку навести, да привет ему передай от меня. Кстати, я забыл…
На грудь Виктора упал заламинированный лист бумаги. Он дернулся, пытаясь сбросить непонятный документ. Фотовспышка снова озарила пространство его спальни. Гелька, сука… Он отомстит. Заберет все, что ему принадлежит по праву. А главное, он отнимет у этой рыжей суки то, чем она дорожит больше всего. А потом…
– Я приду за тобой,– прошипел он в пустоту затихшего дома, вслед проклятому демону, который исчез так же неожиданно, как появился.– И заберу свое.
*****
– Прибыли, Апельсинка,– тихо шепчет Северцев. Я задремала, видимо. Расслабилась, устала. Солнечные лучи, слишком яркие для плачущей дождями осени, ослепили и я не сразу смогла рассмотреть наше с капитаном новое прибежище –крохотную деревянную избушку, утопающую в желто-багряном великолепии растущих вокруг нее странных деревьев.
– Где мы? – спросила, задохнувшись от восторга и кристально-чистого воздуха, проникшего в приоткрытое окно машины.– Северянин, ты волшебник?
– Только учусь,– улыбнулся он так, что сердце в моей груди сделало очередной кульбит.– Этот дом… Он принадлежал одному очень важному для меня человеку. Ее звали Валентина… О нем никто не знает в целом мире.
– Это ее вафельницу я нашла в твоей квартире?– я ревную? Да, до слепоты и боли в горле. Но это его прошлое. И оно слишком тихое, наверное потому что очень страшное.
– Ее нет больше,– кривая улыбка на лице мужчины, без которого я не могу жить, словно ножевой порез. Лучше не лезть туда. Откуда потом будет тяжело выбраться.– Ее убили.
– Если тебе больно, то не стоит…
– Не стоит. Пойдем,– он вытаскивает из багажника огромную сумку, из которой свисает словно хвост розовая сосиска. И я осознаю. Что до одури голодна. И хочу плакать и одновременно свалиться на пожухшую траву с чертовой сосиской в зубах.
– Северцев, а поцелуй меня,– господи, если это вот так играют гормоны во время беременности, сводят с ума, то я просто ходячий сгусток этой темной энергии. А его не нужно уговаривать И сумка летит в ту самую жухлую осоку, в которой я так мечтала изваляться. И его губы закрывают мой рот, так жадно и яростно, что дышать становится нечем. И я умираю от голода. Только этот голод совсем иного рода. Это желание, скручивающее узлом мое тело, это яростное безумное вожделение счастья.
– Ты забыл сумку,– хриплю я, когда большие руки легко подхватывают меня. – Мы умрем от голода.
– Нам будет некогда умирать от голода. Лично я собираюсь сдохнуть от восторга,– обжигает меня насмешливый шепот.– Хотя, нет, детка. Мне теперь нельзя. У меня теперь есть, ради кого жить.
Глава 34
– А знаешь, я наконец-то поняла, что такое счастье,– тихо смеется его Ирка, уткнувшись носом в его шею.– Думала раньше, что у меня все прекрасно. А теперь осознаю, что раньше просто не жила. Как в зазеркалье, знаешь? Вроде все правильно, но как-то искаженно. Словно в отражении нормальной реальности. Задом наперед. Шиворот на выворот. Северцев, а так хорошо разве бывает долго?
– В смысле? – задумчиво спросил Аркадий, запутался пальцами в огне волос любимой женщины, сердце предательски ухнуло куда-то вниз. Она задала вопрос, на который он боялся отвечать себе. Старался не думать, что будет когда его Апельсинка станет тем, кем она является по праву рождения. Когда к ее ногам свалится огромное состояние, кем он для нее станет?
– В том смысле, что эти три дня, что мы тут, в этом доме – лучшие, что были в моей жизни,– шепчет она бесхитростно, жмется доверчиво огненным своим телом, сводя с ума.– Аркадий, ты чего-то боишься?
– Да, потерять тебя. Вас.
– Это невозможно, Северянин,– улыбается Ирка, дразняще и озорно. И время останавливается. Распадается на странные безумные мгновения, полные сжигающего до тла удовольствия, смешанного с таким же яростным восторгом.
– Я наверное никогда не привыкну,– ее стон сводит с ума, не позволяет раствориться совсем в оглушительном огненном удовольствии.
*****
В этом крошечной вселенной мало места. Странный домишка, спрятанный в безвременье сейчас для меня целый мир. Мир, в котором мы с Северцевым и крошечным нашим продолжением единственные жители. Персональный Эдем. Только рай ли это? Если да, то откуда в нем страх и недосказанность, витающие в пыльном воздухе, как птицы предвестники?
– Ир, я ненадолго отлучусь. Нужно купить продуктов,– тихий голос Северцева заставляет меня вздрогнуть. Не хочу оставаться одна. Боюсь, что он исчезнет. – Ириш. Ну чего ты? Все будет хорошо. Не выходи из дома одна. Закройся на все замки. Я скоро. Что тебе привезти, моя королева?
– Цветочек аленький,– улыбаюсь я вымученно. К горлу подскакивает едкая тошнота, ставшая в последние дни какой-то уж совсем навязчивой.– Северцев, как думаешь, когда это безумие закончится? Ты говорил… Ты же будешь связываться с моим… С майоровым?
–Цветочек? Но тогда тебя у меня украдет Чудовище, а я … Я несу глупости. Скоро все узнаем,– хмурится Северцев. Разрушая в прах мои надежды. – А чего мы хмуримся? Разве тебе плохо тут?
– Это рай, Северцев. Но… Мы же не можем всю жизнь прятаться. Мне нужно ко врачу на скрининг. Я боюсь за малыша. Я боюсь, что ты уедешь и не вернешься. Боюсь, что ты ошибаешься в моем отце. И я ужасно, просто до одури хочу… Гребаный ананас из банки. Чтобы шайбами. Чтобы приторно сладкий. А сверху чтобы присыпанный острым перцем. А еще, Северцев…
– Моя девочка, – шепчет мне в макушку этот невероятный, абсолютно мне непонятный мужчина.– Я обещаю, что сделаю все, чтобы ты ничего не боялась. Я вернусь. Очень скоро.
– Да,– всхлипнула я. Он действует на меня странно. Разводит тучи над головой одним лишь прикосновением. – А я пока тут приберусь.
– Ты моя. И он… – огненная рука ложится на мой живот. И я смотрю на огромного Северцева. Опускающегося на колени и не могу представить, что я буду делать, если мой кошмар сбудется. Что будет, если я потеряю его? Его губы исследуют мой живот, сводят с ума. Я чувствую опаляющее дыхание сквозь ткань платья, и слепну от желания и страха.
– Останься,– шепчу, умирая от предчувствия, разбивающего идиллию, – Аркадий, у меня дурное предчувствие. Слышишь?
– Это просто гормоны, Апельсинка. Кроме того я же обязан притащить мамонта своей женщине, которой нужно кормить нашего сына. Там сын, я знаю. И он требует ананас. И витамины у тебя закончились. Ну же, улыбнись.
Ледяная рука страха чуть отпускает мою душу. Совсем немного. Но даже это позволяет мне начать дышать. Он ведь прав. Ну какие предчувствия? Это просто перестройки в моем организме сводят с ума меня.
– Вот и славно,– эту улыбку его я запоминаю. Она выжигается в моей памяти словно раскаленным клеймом.– Сынище, береги маму,– шепчет он в мой живот, прежде чем уйти.
Тишина. Я теряю счет времени. За окном поет какая-то птица, и я чувствую себя Белоснежкой, скрывающейся в лесу от злобы «любящих» родственников. Вытираю несуществующую пыль, бездумно водя тряпкой по мебели. Снимаю остатки защитных чехлов с кресел, которые мы не удосужились снять за те три дня, что провели тут. Нам эти чертовы кресла и не нужны были. Зато кровать… В животе сжимается тугая пружина, организм гудит от напряжения и сладко ноет от воспоминаний. Я и не знала, что можно любить вот так. Витя за годы не смог стать для меня, тем кем стал Северцев за считанные дни. Часы отмеривают минуту за минутой, час за часом. И на лес опускаются сумерки. Я уже даже не предчувствую беду. Просто схожу с ума от безвестности, когда вижу свет автомобильных фар, прорезающий темноту за окном. Раз-два-три- четыре-пять. Секунда за секундой. Шаги на крыльце чужие. Я это знаю. Я слышу. Я чувствую. Замираю возле окна, бессильно опустив руки. Грохот за моей спиной кажется оглушительным.