Читать интересную книгу Женская логика - Виктор Пронин

– А я всего лишь секретарша.

Глядя на Юшкову, Касатонова не переставала удивляться – это был совсем не тот человек, которого она видела в конторе мебельной фабрики. Там в ней чувствовались зависимость, готовность выполнить любой приказ, каприз, не задумываясь даже о его разумности. Здесь же сидела женщина властная, снисходительная, даже ее усталость казалась значительной. Ее нисколько не взволновал вызов к следователю, она лишь усмехнулась каким-то своим мыслям, чуть повела плечом.

– Вы хорошо знали Балмасова? – спросила Касатонова.

– Достаточно. Мы жили с ним одно время.

– В каком смысле?

– В самом прямом. В одной постели. Ничего... Все получалось. Все, как говорится, путем. А потом кончилось.

– Такие вещи обычно всегда кончаются. Рано или поздно.

– У нас кончилось скорее поздно, чем рано. Как это пишут в любовных романах... Он разлюбил и ушел к другой.

– Мне это знакомо, – кивнула Касатонова.

– Кофе? – неожиданно спросила Юшкова.

– Охотно.

– Вы не торопитесь?

– Воскресенье, – Касатонова сделала легкий жест ладошкой.

– Тоже верно. – Юшкова поднялась, вышла на кухню. Ноги, как успела заметить Касатонова, у нее были плотные, даже тяжеловатые, но походка легкая. Теперь, когда хозяйка возилась с кофе, Касатонова смогла наконец внимательно осмотреть комнату. Стандарт, полный, унылый стандарт. Стенка с хрусталем, две полки случайных книг, под ногами ковер, в углу телевизор, на журнальном столике пульт управления. И диван, который можно раздвигать на ночь, превращая в нечто двухспальное. Да, над диваном картина, вот картина настоящая, написана маслом, на холсте, хотя рамка простая, вроде даже самодельная. Картина Касатоновой понравилась – подсолнухи, написанные резко, броско, с обилием краски.

– Хорошая работа, – сказала Касатонова, когда в дверях появилась Юшкова с маленьким подносом.

– Да, мне тоже нравится. В Коктебеле купила. Вернее, купил Балмасов, когда мы как-то оказались в тех краях. Выбирай, говорит. Я и выбрала.

– Будет память, – обронила Касатонова и тут же пожалела о своих словах – прозвучали они двусмысленно.

– О Балмасове? – жестко усмехнулась Юшкова. – У меня и без того достаточно причин помнить его по гроб жизни. Его многие будут помнить. По гроб жизни. Как последнего подонка. И я тоже, – Юшкова поставила поднос с чашками на столик. – Я тоже буду его помнить как последнего подонка.

– Вы поссорились? – это единственное, что сообразила спросить Касатонова.

– Поссорились? – расхохоталась Юшкова. – Мы прокляли друг друга. Впрочем, честно говоря, проклинала в основном я. Он только уворачивался. Так что передайте своему следователю, что у меня был повод его убить. Как, впрочем, и у многих других.

– У многих?

– Цокоцкому он уже три года не отдает пятьдесят тысяч долларов. И тот наконец понял, что уже не отдаст.

– Давно понял?

– Месяца два назад. Произошел между ними разговор, и тот понял. Да там и понимать-то особенно не нужно было... Балмасов сказал ему открытым текстом. Вертись, говорит, возвращай эти деньги как можешь, я мешать не буду. Теперь он и не сможет помешать. Пуля в затылке, тело в морге, кредиторы с носом!

– Откуда вы знаете, что пуля в затылке? – негромко, словно боясь вспугнуть осторожную птицу, спросила Касатонова.

– Понятия не имею! – беззаботно хохотнула Юшкова. – Откуда-то мне это известно. В самом деле, откуда? Может, по телевидению сообщили?

– Не сообщали, – все так же тихо, но твердо сказала Касатонова.

– Значит, скажут! Так вот, это Цокоцкий... А главный бухгалтер последний год вообще по лезвию ножа ходит.

– Это Хромов?

– Он самый. Подписал бумаги под честное слово Балмасова и вляпался. У Рыбкина, это наш главный снабженец, сожрал семью.

– Всю?

– Нет, жену. А детей выплюнул.

– И у вас тоже есть причина?

– Конечно! Я же говорила! Балмасов питался человечиной, понимаете? Он пожирал всех, кто оказывался на расстоянии вытянутой руки. Не мог отпустить человека, не высосав из него все соки! Говорю же – людоед!

– И питался человечиной?

– Ну... – Юшкова помялась. – Иногда курятиной.

– Кошмар какой-то! – убежденно сказала Касатонова. – Но если двое расстаются... Какая бы ни была причина... Это еще не повод совершать смертоубийство.

– Повод! – отрезала Юшкова. – Вполне достаточный повод. Вполне достаточный.

– Вы думаете? – со светским великодушием уточнила Касатонова.

– Уверена!

– С вами так интересно разговаривать!

– Особенно когда я говорю лишнее, да? – Юшкова пустила к потолку щедрую струю дыма.

Касатонова, еще раз взглянув на Юшкову, вдруг поняла – та находилась в состоянии легкой истерики. Да, она могла произносить слова, угощать кофе и сигаретами, рассуждать о бывшем любовнике, но при этом все в ней было обострено, все на грани какого-то срыва.

Оглянувшись на скрип двери, Касатонова увидела входящую в комнату молодую девушку. Одеяние на ней было довольно странное – пижамка вроде и была, и в то же время ее как бы и не было, поскольку все девичьи прелести просвечивались в самых заветных местах, не столько скрывая их, сколько подчеркивая и высвечивая.

– Привет, – сказала девушка и села на диван. – Все пьете?

– Все пьем, дорогая, все пьем, – кивнула Юшкова. – Моя дочь. Красавица, спортсменка и даже слегка комсомолка. А зовут ее Надежда. Наденька.

– Ты забыла сказать, мама, что я еще и наркоманка.

– Это и так видно.

Единственное, чем могла ответить Касатонова на эти милые слова, это изумленным взглядом, который она переводила с матери на дочь и обратно.

– Как я понимаю, это у вас утренняя разминка? – спросила она наконец.

– У нас и вечерняя мало чем отличается.

– И вы действительно пробовали наркотик? – спросила Касатонова не то с ужасом, не то с наивностью.

– Тоже потянуло?

– А знаете, – почувствовав к себе пренебрежение, Касатонова тут же успокоилась, ей сразу сделалось легко, она ощутила даже некоторую неуязвимость. Получив дозу презрения, она была свободна в словах, поступках, в своих мнениях и выводах. – А знаете, Куприн как-то сказал, что писатель должен побывать даже беременной женщиной. Так что наркотик для меня... не столь уж и страшное зелье. Во всяком случае, попробовать я бы не отказалась.

– Дорогое удовольствие, – сказала Надя со значением.

– Поднатужусь.

– Заметано. Мамашка... А это... Ручку-то позолотить бы.

– Возьми в сумке.

– Думаешь, там достаточно?

– Перебьешься.

– Я-то перебьюсь, но, боюсь, радости тебе от этого будет мало.

– Главное, чтоб тебе, доченька, было хорошо.

– Ты уже об этом позаботилась?

– Не переоценивай мои возможности.

– Это уже не моего ума дело, это уже дело другого ума. Следственного.

Касатонова слушала этот странный разговор матери и дочери, разговор, в котором причудливо переплетались взаимное недовольство, невнятные угрозы, намеки на что-то важное, что-то громоздкое, что стоит между ними, и не переставала изумляться. Она попеременно смотрела на своих собеседниц широко раскрытыми глазами, и не было в этих глазах ничего, кроме искреннего восхищения их умом и остро-умием.

Бросив последние свои слова, Надя поднялась и лениво прошла в ванную. Через некоторое время там зашумел душ, и Юшкова прикурила новую сигарету.

– Балмасов сделал ее своей любовницей, – сказала она без всякого выражения. Будто о погоде говорила, о скором дожде, предстоящей жаре.

– И вы...

– Когда я узнала, было уже поздно. Мне она сказала, что уезжает с подругой на Волгу, а сама рванула с Балмасовым в Турцию. Вы тут наркотики помянули добрым словом... Она не наркоманка, конечно, но кое-что он дал ей попробовать. Не знаю, просто не знаю, насколько она погрязла в этом, но разговор поддержать может. Балмасов не дурак, он совсем не дурак и прекрасно понимал, что привязать ее к себе сможет, только слегка подпортив. И он ее подпортил.

– Они вместе спали?! – с ужасом проговорила Касатонова.

– Да это пустяки, дело житейское... Спали, дремали, ворочались... Подумаешь! Она стала пить. Что-то покуривает. Ей все время нужны деньги. Ей постоянно нужны деньги. Хорошие деньги.

– Обновки?

– Какие к черту обновки! На жизнь! Она называет это жизнью. Понимаете? Когда она уходит вечером с тысячей рублей в кармане и возвращается под утро без копейки... Это называется жизнь. А все остальное – нудота. Знаете, что сделал Балмасов самое страшное... Он лишил ее ощущения денег. Знал, что делает. Это и есть самый сильный наркотик. Все эти травки, порошки, курево, инъекции... Чепуха! Он лишил ее ощущения денег. Теперь уже никогда в жизни у нее не будет достаточно денег. Он протащил ее по международным курортам, по роскошным ресторанам, по аэропортам и гостиницам... Не позволяя тратить ни единой копейки. Я это уже знаю по себе... Балмасов расплачивался так ловко, что у этой дуры оставалось ощущение, будто он вообще не платит. Он отзывал официанта в сторону, заказывал еще одну бутылку вина, тут же за нее расплачивался, а когда заканчивался ужин, легко поднимался и уходил, весело смеясь. И у этой дуры, – Юшкова кивнула в сторону ванной, – у этой дуры сложилось мнение, что деньги вообще не присутствовали в балмасовской жизни. Она не видела денег. С одной стороны, это прекрасно – мужик ведет себя щедро и великодушно, не заставляет свою избранницу отягощаться какой-то виной, зависимостью, но с другой стороны – это... Это наркотик. А теперь, когда его не стало... Она вдруг обнаружила, что все двери закрыты.