Читать интересную книгу Гроб хрустальный - Сергей Кузнецов

Привет, Абрамов!

Спасибо за письмо, просто не ожидал такого. Не казнись, мало ли что в жизни выходит не так. Думаю, никто не виноват — кроме разве что тех сук, которые кинули вас на деньги. Боюсь, как раз они не испытывают никаких угрызений совести.

Забавно, но как раз сегодня я вспоминал Марину и Чака по одному странному поводу. Я, кстати, так и не знаю, что там у вас случилось. Что за книги читал Вольфсон? Чем ты так виноват перед Чаком? Я, честно говоря, думал, это наша общая вина, или, на худой конец, вина одной Маринки.

Впрочем, все это сейчас неважно. Важно, что ты в безопасности — там, за автобусом, кордоном, самолетом.

Пиши.

Твой

Гл.

Перед тем, как отправить, Глеб перечитал свое письмо и порадовался последней фразе. За автобусом, кордоном, самолетом. Красиво, что ни говори, подумал он.

1984 год. Март

Оксана первая ей сказала:

— А ты знаешь, что это Чак заложил Вольфсона?

Только она одна в классе называла его Лешей, для всех остальных он был Чак, и потому каждый раз, услышав прозвище, Марине приходилось про себя его переводить.

Большая перемена. Ребята, ошалев, гоняли по коридору как маленькие, играя в футбол пластмассовой заглушкой от парты. С легкой руки химички их называли «штучками»: она как-то сказала: "Перестаньте отбивать штучки от парт", — так и повелось.

Марина сбежала покурить на улицу — и учителя, и ученики ходили курить к гаражам. Иногда Белуга или Лажа вдруг устраивали рейд, все прятали сигареты, словно вышли свежим воздухом подышать, да посмотреть на тающий весенний снег. Марина знала, что они в своем праве: что им скажут учителя? Что нельзя курить на территории школы? Так они уйдут за ворота, только хуже будет.

Марина накинула куртку, взяла сумку и вышла. Уборщица недовольно крикнула вслед что-то про сменную обувь, но Марина ее окрик проигнорировала. Оксана и Света уже стояли на задворках школы у гаражей, прямо за яблонями, на которых осенью вырастали маленькие, с конфету, яблочки — ребята их рвали на переменах. Белуга как-то увидела и разоралась: "Прекратите немедленно, что вы здесь делаете?", а Леша ответил: "Собираем плоды продовольственной программы", — и яблочки с тех пор так и называли — "плоды продовольственной программы".

Обычно Леша тоже приходил курить к гаражам, но сегодня не пришел. Марина волновалась: в последнее время что-то явно было не так, он нервничал, злился, она даже думала — не разлюбил ли? На днях они шли вчетвером после школы с Глебом и Феликсом, решили купить мороженого — ягодное за 7 копеек, уникальный случай. А Леша, как всегда, решил выпендриться и купить ей «Бородино» за 23. Сказал в окошечко:

— Мне, пожалуйста, "Бородино", — а Феликс тут же подхватил:

— И коньячку еще двести грамм!

Леша почему-то рассердился, развернулся и на Феликса рявкнул: мол, это не шутки, так можно залететь по пустякам, надо понимать, где находишься.

Марина не поняла, с чего сыр-бор, но Глеб тихим шепотом пояснил, что про коньячок — цитата из какой-то запрещенной песни. Ребята вечно играли в эти дурацкие игры, притворялись подпольщиками, передавали друг другу машинопись и кассеты. Марина как-то пробовала слушать Галича, но запись была плохая, слова разбирались с трудом, и вообще странно, как можно относиться ко всему этому всерьез. Марина куда больше любила "Машину времени", а из всего Самиздата прочитала только "Лебединый стан" Цветаевой — потому что вообще любила Цветаеву, особенно любовные стихи. Иногда она говорила, что ее назвали Мариной в честь Цветаевой, но это, конечно, неправда: ее назвали Марианной в честь матери отца, которую Марина в сознательном возрасте и не видела.

Света по всегдашней своей глупости вышла без пальто и уже замерзла. Докурив, она бросила окурок в снег и побежала назад. Марина проводила ее взглядом, выдохнула голубоватый дым и вдохнула теплый весенний воздух. И тут Оксана сказала:

— А ты знаешь, что это Чак заложил Вольфсона?

Вольфсона арестовали месяц назад, на Феликсов день рождения. Арестовали, впрочем, — громко сказано: к нему пришли, отвезли куда-то (он говорил "на Лубянку", но скорее всего — в РОНО или в милицию), поговорили и выпустили. Несколько дней Вольфсон ходил напуганный и гордый, по секрету рассказывал, что его приехали брать на двух машинах: знали, что он когда-то занимался каратэ и может оказать сопротивление. За что забрали, не знал никто, но потом начались вызовы к директору прямо с уроков, шушуканье по углам, классный час об усилении идеологической бдительности. Даже Марина, думавшая в основном о Чаке, заметила, что творится неладное. Как-то раз спросила Лешу, не знает ли он, в чем дело, — но Леша отвечать отказался, даже огрызнулся, что случалось теперь все чаще.

— Что значит — заложил? — спросила Марина.

— Все говорят, что когда его Белуга поймала, ну, за стихи, он, чтобы от него отстали, рассказал все про Вольфсона.

— Все — это что? — спросила Марина.

— Я не знаю, — ответила Оксана. — Все — это все. Наверное, про Самиздат или еще что-нибудь.

— Ну, правильно, — сказала Марина. — Я всегда говорила Вольфсону, что он доиграется.

Она докурила сигарету и спросила:

— А кто так говорит?

— Да все, — ответила Оксана. Прозвенел звонок, и они побежали к школе. Следующим уроком была математика, а математичка не любила, когда опаздывают.

Обычно они начинали целоваться еще в лифте, но сегодня что-то было не так. Леша нервничал, злился: казалось, тронь — искры посыплются. Но когда они прошли к ней в комнату, сам стянул с Марины свитер. Никто уже давно не ходил в школу в форме: обычно ссылались на НВП, даже когда его не было. Она сняла джинсы, и Леша как-то оживился, быстро разделся, лег рядом. Они стали целоваться.

Леша очень хорошо целовался. Еще в прошлом году Марина перецеловалась на днях рождения и школьных дискотеках со всеми влюбленными в нее мальчиками: с Вольфсоном, Абрамовым, перешедшим в другую школу Кудряшовым и Лешей, который тогда ей совсем не нравился. Честно говоря, с восьмого класса она смотрела на Глеба Аникеева — он был не очень красивый, зато романтично-задумчивый. К сожалению, он не обращал на нее внимания: похоже, втюрился в Оксану. Впрочем, Марина легко его забыла, когда осенью выяснилось, что она, неожиданно для всех, стала первой красавицей в десятом классе. Чак и Вольфсон подрались из-за нее у гаражей, как раз там, где она сегодня курила; Абрамов каждый день провожал до дома. На вечеринках она по-прежнему целовалась то с одним, то с другим, не без удовольствия слушая, как на кухне возбужденно болтают те, кому на сей раз не повезло. Она не чувствовала себя счастливой — хотелось настоящей любви, а не обжиманцев в полутемной комнате под Boney M и КСП из соседней комнаты.

Перед поездкой в Питер Вольфсон признался ей в любви. Она сказала, что должна подумать, и в самом деле думала: может, да, именно Вольфсон, самый умный в классе, начитанный и серьезный. Впрочем, Леша нашел способ вернее: подошел к ней в поезде и спросил, с кем она живет в номере. Наверное, с Иркой, сказала она, и тогда он не терпящим возражений тоном потребовал:

— Ушли ее куда-нибудь, я к тебе вечером приду.

И не дожидаясь ответа, зашагал по проходу в свое купе.

Теперь Марина считала, что Леша понимает ее лучше других, чуть ли не волшебным образом проникая в ее мысли. Еще он был очень красив: ей нравилась его кожа, его запах. Она не сразу это поняла, потребовалось время, чтобы рассмотреть и привыкнуть. Поначалу Марину пугал его член; он казался большим, и непонятно было, как его совать внутрь. Но потом она привыкла, и теперь даже легонько гладила его перед началом и называла "моей эбонитовой палочкой". Это они придумали вместе, потому что было неясно, как его называть: все слова казались слишком грубыми. Подвернулся анекдот про эбонитовую палочку ("Профессор, а она не ээээбонет?" — "Не э… должна"), и выражение "нефритовый жезл", вычитанное в Камасутре. Отксерокопированные листки машинописи принес Леша, но ей так и не удалось добраться до конца: бесконечные описания объятий и ударов утомили, и, кроме того, понятно, что надо лет десять заниматься спортивной гимнастикой, чтобы такое выделывать. Впрочем, какие-то позы они попробовали: Марина и сверху, и на боку, и даже со спины. Честно говоря, Марина гордилась, что ей попался такой опытный и готовый к экспериментам любовник. Интересно, думала она, то недолгое время, пока мама еще жила с папой, они занимались этим в каких-то особых позах — или только женщина снизу, мужчина сверху?

Впрочем, эта поза как раз была самой приятной. Вот и сейчас Марина лежала, обхватив Лешу ногами, и старалась не шуметь. Стенки тонкие и соседка-пенсионерка не откажет себе в удовольствии наябедничать Марининой маме. Говорили, что секс — кайфовое заняние, но особого кайфа Марина не испытывала. Иногда в такие минуты ее переполняла любовь, ей казалось, что они одни на всем свете, обнялись, как два маленьких зверька, отгородились от враждебного мира взрослых и сверстников. Это важнее всего: ощущение, что рядом с тобой человек, которому полностью доверяешь — он один тебя понимает, и нет нужды ему врать.