Смеемся. Да, Лелек в своем репертуаре. Даже в добром деле показал себя как Лелек. Имя харьковского мэра давно приобрело нарицательный смысл.
– Непонятные они люди, Кристина. С одной стороны, как ни крути, а под их чутким руководством жить лучше не становится. Мягко говоря. Все по блату, везде свои, в ментовку или суд не сунешься – полный размен понятий по пятакам. С другой стороны, как ближе присмотришься, так вроде и ничто человеческое им не чуждо.
– Это потому, наверное, что остатки человеческого у них еще с советского детства остались. От мам и пап. А всему остальному уже постсоветская жизнь без правил научила. Лихие девяностые, разграбление госпредприятий. По сути ведь ничего не изменилось. Стало выглядеть чуть респектабельнее. «Респектабельнее» в смысле костюмов от Бриони – не более. Ну, и потом, даже если и есть среди них отдельные элементы человеколюбия и добра, то в бессовестной системе управления, выстроенной ими, это все равно частности, которые ни на что не влияют.
– Кристин, ну вот опять. Говорят же, что это просто эпоха первоначального накопления капитала. Что в Америке тоже так было…
– В Америке было по-другому. Бандиты, накапливающие первичный капитал, не вывозили его в оффшорные банки. Какими бы грязными ни были их деньги, они работали на экономику США. У нас вывозится все или почти все. Это африканская модель – моя родная. Эксплуатация местного населения и вывоз капитала. Так было в колониальные времена, так есть и сейчас. Только раньше эксплуатировали белые колонисты, а сейчас местные царьки – даже если они и играют якобы в демократические игры. Но проблема в том, что демократия – это не погружение бюллетеней в урны. Все эти наши избирательные кабинки – пустой ритуал, не наполненный никаким смыслом. По сути ни от какой эксплуатации он не освобождает.
– Ну, ты, Кристина, даешь! Надо было в Америку уехать учиться, чтобы левой стать! Все у тебя не как у людей!
Женька смеется, а я чувствую усталость. Опять обвинения в левизне. А что такое эта самая левизна? Кто-нибудь из тех, кто употребляет это слово, знает? Ладно, проехали. Не буду зацикливаться.
– Ну, а ты-то как, Жень? Как между местными удельными князьками лавируешь?
– Да че мне лавировать? Я ж на Россию пишу. Мне, в принципе, наши местные авторитеты до лампочки. Хотя при всей их мерзопакостной гнусности мне Лелек-Болек и их компания все же ближе, чем противоположный лагерь. В демократические устремления Арсенки, Девы Марии и им подобных я, как ты понимаешь, не верю – слишком хорошо знаю этих радетелей за общечеловеческое счастье. А вот то, что они в одной компании со всякими нациками, ненавидящих русских – это факт. А я, как ты знаешь, русская. Мои предки еще харьковскую крепость возводили – под руководством русского царя, когда тот Слобожанщину обустраивал. Это мои исконные земли, и нечего меня учить, как мне на них жить и общаться. Ничего не имею против своего украинского гражданства, раз уж дедушка Ленин так решил, – Женька кривится, не любит она Ильича за то, что сделал Слобожанщину украинской. – Но только до тех пор, пока меня не заставляют по-украински говорить, Бандере поклоняться и Россию ненавидеть. Так что, как ни крути, а я с этими мерзавцами Лелеком и Болеком в одной телеге. Как там говаривал старина Рузвельт? Они, может, и сукины сыны, но наши.
Женька смеется, я качаю головой. Грустно.
На следующий день, проснувшись в шесть утра, еду к бабушке на могилу. Она ухожена и даже украшена цветами – наверное, дядя Павлуша приезжал. Жаль, что не повидались. Улыбаюсь, вспоминая, как говорили обо мне у дяди Павлуши в деревне: «Отакэ воно нэруськэ». В этой диковинной фразе отражалась вся специфика этих приграничных мест – ни то, ни се. Гибридная идентичность, как сказал бы просвещенный мыслитель.
Опершись на могильную оградку, думаю о том, как всегда любила я своих сельских родичей – за то, что вырастили, как родную – и как никогда не умела эту любовь высказать. В селе, которое меня воспитало, не принято говорить о любви. Принято «пэрты плуга», как говорит мой дядя. Вот они и «прут».
Думаю о том, какая у меня странная жизнь. Другие люди годами живут на одном месте, обзаводятся семьями, рожают детей, растят внуков… А я перекати-поле. Без роду, без племени… Дикарка. Спасибо, нашелся Лешка – второй альпинист в моей жизненной связке бесконечного карабканья наверх. Эх, Лешка… Не сорваться бы…
Оставив бабушке гвоздики – ее любимые цветы – возвращаюсь. В полдень за мной заедет машина. Перед отъездом я крепко обниму Женьку. Машина будет нести меня к новым жизненным поворотам, а перед глазами старой кинопленкой будет прокручиваться прежняя жизнь. Та, что была еще до Лешки…Та, что, казалось, уже давно осталась позади.
Глава 13. Олег Нестерович
Встреча с Олегом Нестеровичем. Беседка в саду. Он напряжен и, кажется, растерян. Встает в приветствии, но, похоже, не уверен в том, как себя вести.
– Здравствуйте, Олег Нестерович! Рада видеть!
Сияю, излучая дружелюбие. Я понимаю смятение ОНого. Наверное, никто и никогда в жизни не говорил ему ничего похожего на то, что написала я в своих комментариях – жестких и нелицеприятных. Возможно, он думает, что его обманули, воспользовавшись доверчивостью: раскрутили на искренность и растоптали ее.
– Как отдохнули? Где Настя? – выписываю соловьиные трели, давая шанс ОНому настроиться на легкую разговорную волну.
– Настя снова улетела. Наверное, будет только в сентябре.
Разговор уже светский, но еще далеко не дружеский. До того уровня, на котором мы расстались три недели назад, нам еще улыбаться и улыбаться.
– Только в сентябре? Так мы с ней и не увидимся?
Искренне огорчаюсь, не пытаясь скрыть расстройство. С Настей я так толком и не пообщалась. Она все время в разъездах: то медицинских, то гуманитарных.
– Не увидитесь? Почему не увидитесь? – вопрос возвращает меня к Олегу Нестеровичу. – Я думал, вам у нас понравилось, Кристина, и вы останетесь со мной работать.
Неожиданный поворот. Смотрю ОНому прямо в глаза, пытаясь понять: шутит?
– Нет, Олег Нестерович, поработать не получится, – решаю твердо и бескомпромиссно очертить границы возможного я. – Билет взят на 15 августа. Спасибо, кстати, за бизнес-класс. Так что давайте используем оставшиеся двадцать дней с максимальным коэффициентом полезного действия. Предлагаю начать с обсуждения комментариев, которые я выслала вам три недели назад.
ОН не упорствует в своем предложении остаться. Человек, сделавший богатство в постсоветском социальном пространстве, может не знать, что такое демократия и либерализм, но он уж точно разбирается в людях. ОН не понимает мотивов моего отказа остаться работать, но чувствует – давить смысла нет.