У входа в мастерскую Пикассо есть еще одна дверь, она ведет в маленькую комнатушку с полусгнившим паркетом, его любовница скрывается там от назойливых посетителей, приходящих, когда она еще не успела одеться. Комнатушка эта служит одновременно и кладовкой, и «алтарем любви». Здесь, рядом с портретом Фернанды, сделанным пером и позже «украденным во время одной из выставок», лежит смятая ночная рубашка из очень тонкого белого полотна. Перед этой рубашкой с приколотой к ней темно-красной розой и портретом, как на алтаре, стоят две ярко-синих вазы с искусственными цветами. Позже Фернанда Оливье спросит себя, не было ли это одним из способов Пикассо «посмеяться над самим собой». Может быть и так, а может быть это было доказательством его пристрастия к символам, эдакая прелюдия к сюрреализму, причем было в этом нечто суеверное. «В этом возрасте, когда любишь, питаешь пристрастие к подобным жестам», — говорит Пикассо со снисходительной, почти нежной улыбкой.
Начинается их совместная жизнь, причем все домашние хлопоты берет на себя Пикассо. Фернанда из тех пассивных женщин, которые раз и навсегда привыкают к тому, чтобы либо им прислуживали, либо они сами будут служить кому-нибудь. Если бы она вышла замуж за буржуа, то превратилась бы в относительно внимательную хозяйку дома, «правда, ленивую», как она говорит. Здесь же она оставляет все хозяйственные заботы своему любовнику. Пикассо не любит и никогда не любил приказывать и распоряжаться; что касается организации материальной стороны жизни, он старается о ней не вспоминать, пока не возникнет в этом самая неотложная необходимость. Позже, когда он обзаведется собственным домом и слугами, он будет долго колебаться, прежде чем распорядиться сделать генеральную уборку. Иногда он так и не решается этого сделать. «Я думаю, — заметил как-то Сабаргес, — что он не осмеливается влиять на события из боязни, что подобное сотрясение воздуха нарушит жизненное равновесие и предопределенное не свершится». Поэтому он ни о чем не просит Фернанду, предпочитает все делать сам. Он подметает мастерскую, ходит за провизией, надев сандалии и с развевающимися по ветру волосами. Иногда, правда, надевает кепку. Он покупает все мелочи, необходимые для хозяйства, а его любовница целыми днями лежит в постели. Летом здесь жарко, а зимой так холодно, что иногда недопитый с вечера чай к утру замерзает в чашках.
По ее собственным словам, Фернанда не слишком интересовалась творческими занятиями своего друга. Она смотрела, как он работает, сидя на полу или на низенькой скамеечке, вокруг разбросаны кисти, краски, рядом лежит палитра. Но в эти минуты она наблюдала за ним примерно с таким же интересом, как и тогда, когда он занимался хозяйством. Ее присутствие вскоре стало стеснять интеллектуальных друзей Пикассо. Когда у Пикассо появились деньги, друзья считали, что Фернанда интересуется только шляпами и мехами, эго были две ее излюбленные темы для разговора. Она слишком долго была этого лишена и теперь, может быть, действительно слишком много о них говорила. Свой художественный кругозор она расширила только после их разлуки, но в годы лишений она была очень нетребовательной; когда у нее не было обуви, она месяцами сидела дома, если нечем было топить, она закутывалась в одеяло; иногда угольщик, дюжий овернец, ради ее прекрасных глаз давал угля в кредит. Время от времени Пикассо удается заработать 1–2 луидора — целое состояние, — он тут же покупает флакон одеколона: духи — это еще одна страсть Ферианды.
Отношения с торговцами картинами все еще трудны и непрочны. В тяжелые минуты Пикассо идет к этим старьевщикам от живописи, которые и эксплуатировали художников, и помогали им, особенно тем, кого не желали признавать знатоки. Кловис Саго, бывший клоун из Медрано, сделался продавцом картин под влиянием минуты, решив, что, может быть, это интересно. Он расположился неподалеку от цирка, в помещении бывшей аптеки, и тут же, по своему великодушию, раздал больным художникам те лекарства, которые там еще оставались. Но этот человек мог быть и совершенно безжалостным, Пикассо не раз имел случай в этом убедиться. Однажды, когда в доме не осталось ни гроша, Пикассо не на что было купить холсты и краски, так что он не мог продолжать работать. Он берет 3 картины и отправляется к Саго. Саго предлагает 700 франков, Пикассо отказывается. Еще через несколько дней он все же решает, что семьсот франков лучше, чем ничего, и снова отправляется к торговцу. Тот, однако, согласен теперь уже только на 500, прекрасно понимая, что положение художника безвыходно. Снова Пикассо отказывается и уходит. Когда он все-таки возвращается с теми же тремя картинами под мышкой, он получает за них всего 300 франков. Саго посчитал, что художник получил вполне заслуженный урок.
От своей предыдущей профессии Саго сохранил не только добродушный вид, но и весьма характерную наглость. Однажды он явился к Пикассо с целой охапкой цветов, которые привез из своего загородного дома. Заметив, что нищий интерьер волшебным образом преобразился от такой красоты, он заявил, что оставит их Пикассо, но тот взамен должен написать красивое полотно, а потом, конечно, подарить его Саго.
Впрочем, все молодые художники жили в одинаково стесненных обстоятельствах, так что часто они не гнушались тем, чтобы пуститься на хитрость или даже откровенный обман. «Лучше всего мы с Пикассо обедали как раз тогда, когда у нас не оставалось пи гроша, — рассказывает Фернанда. — Мы заказывали обед в булочной на площади Аббатисс, прося принести заказ точно в полдень. В двенадцать часов приходил посыльный, долго стучал в дверь, но ему никто не открывал. В конце концов он оставлял корзину под дверью и уходил».
Богема того времени трудолюбива, но бедна; преуспевшего, процветающего художника или писателя презирают, но с легкостью принимают от него помощь. Впрочем, многие рестораторы охотно открывают молодым художникам кредит, надеясь, что они все-таки выкарабкаются, и тогда можно будет получить все сполна. Друзья Пикассо, а также их жены и любовницы, собираются у Азона на улице Равиньян, где можно пообедать за 90 сантимов. Посещают они и заведение Вернена, овернца, содержащего кафе на улице Кавалотти, он даже иногда угощает их стаканчиком. Макс Жакоб напевает на мотив народной песенки четверостишие, сочиненное как раз по такому случаю:
И снова к Вернену тащиться придется,Не хочется, ясно, но выхода нету,Там, может быть, снова стаканчик нальется,И сыру кусочек дадут, и котлету…
Видимо, то обстоятельство, что Фернанда вошла в жизнь Пикассо, не очень обрадовало Макса Жакоба. Женщины внушали ему страх. «Ему вечно казалось, что женщины его преследуют, особенно подруги его друзей», — говорит Фернанда. Он даже немного сердит на Пикассо за то, что тот позволил себя увлечь. Однажды он сказал, что «Пикассо предпочел бы славу Дон-Жуана славе великого художника». Сказано это было лукаво и вместе с тем с некоторой обидой, как говорят обычно люди с нарушенной психикой о сексуально нормальных своих собратьях. Однако это не мешает ему оставаться Пабло верным другом. Он «очень скромен и очень беден», никогда не приходит к Пикассо в обеденное время, разве только если его пригласили. И он продолжает оставаться человеком, лучше других умеющим развлечь Пикассо. Его чудесная память позволяет ему наизусть читать целые трагедии, а поскольку он еще и музыкант и время от времени дает частные уроки пения и игры на фортепиано, он с такой же легкостью поет арии из опер и оперетт. Коронным номером его репертуара была «босоногая танцовщица»: он закатывает до колен штанины, обнажая волосатые ноги, так же подкатываются рукава рубашки, ворот ее расстегнут на волосатой груди, волосы же на голове уже поредели, на носу — пенсне. В таком виде он добросовестно исполняет все па, настолько похоже, манерно, что все покатываются со смеху. Не менее забавна и сценка «Провинциальная певица»: Макс исполняет куплеты звучным сопрано, облачившись в газовый шарфик и женскую шляпку и невыносимо жеманничая.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});