– Это чего? Палят? У нас, что ль?
– Тьфу, ироды… Уйму на людей нет… Кого тут стрелять-то?
– Спьяну, поди… Чичас угомонятся.
– Я свечку зажгу!
– Ну, дура, вздумала! Попусту свечи палить-то! Поди спать лучше!
Последний голос принадлежал хозяину дома, но Дарья всё же упрямо чиркнула спичкой и зажгла огарок свечи, вставленный в горлышко бутылки. Жёлтое дрожащее пятно легло на стол, покрытый протёртой до дыр бархатной скатертью, слабо осветив заспанные, настороженные лица сбежавшихся цыган. Наверху громко ревели разбуженные дети, одна из Дарьиных невесток кинулась успокаивать их.
Выстрелы приближались. Уже отчётливо слышались перемежавшие их крики и топот ног: судя по звукам, целая толпа неслась вниз по Живодёрке, паля и ругаясь:
– Стой! Стоять! Контр-р-ра!
– Сюда он, через забор сигнул! Братишки, за мно-о-ой!
– Вон! Вон! Пали! Ах ты, холера, мимо…
– Ништо, в переулке словим! Сидорчук, Михеев, налево!
– Товарищи, постарайтесь взять живым!
– Дэвлалэ, да кого они тут гоняют? – испуганно проговорила Дашка, осторожно выглядывая в чёрное, занавешенное рогожей окно. – Здесь же, кроме цыган, и не осталось никого! Заведение и то пустое стоит…
Выстрелы смолкли так же неожиданно, как и начались: только что гремело и сверкало, казалось, из-за всех углов, а через мгновение Живодёрка опять погрузилась во тьму и тишину. Топот ног и крики преследователей слышались ещё какое-то время со стороны Малой Грузинки, но вскоре и они прекратились.
– Туши свечу! – Яков сердито дунул на язычок огня. – Чего повскакали, курицы? Пальбы не слыхали? Уж привыкнуть пора к этой радости! Гаджэ палят – а цыган на другой бок повёртывается да дальше спит, вот оно как должно быть! А вы, пустоголо…
– Тише, Яша… – вдруг испуганно произнесла Дашка, хватая мужа за руку, и он осёкся, почувствовав, что жена дрожит. – Там… Там стучит кто-то.
– Кому в такое время стучать? Господа в гости к хору приехали?! – неуверенно усмехнулся Яков. – Почудилось тебе.
– Нет… Верно. Стучат.
– Дадо[27], не отпирай, – твёрдо сказал старший сын Якова Ванька.
– Отца-то поучи… – проворчал тот, на ощупь находя рядом с печью топор и идя к двери. – Этим вашим господам новым попробуй не отопри! Двери снесут и не заметят!
Остановившись около двери, Яков посмотрел на Дину, стоящую на табуретке под открытой форточкой. Последние драгоценности семьи давно были завёрнуты в грязную тряпку, и свёрток, запущенный рукой Дины, немедленно полетел за окно, в палисадник, где топорщились остатки ещё не вырубленной на растопку сирени. За минувшие два года девушка проделывала этот манёвр столько раз, что даже в темноте неизменно попадала в самую середину куста, рядом со скелетом давным-давно подохшей кошки, к которой, по мнению цыганской семьи, побрезговал бы прикоснуться даже самый распрокомиссаристый комиссар.
– Вычурдём![28] – шёпотом сообщила Дина, и только после этого глава семейства, нарочито зевнув, спросил:
– Кого там впотьмах принесло? У нас спят все!
– Откройте, ради бога… Откройте, ромалэ… – послышался срывающийся мужской голос. – Лачо дывэс[29] всем…
– Какой тебе дывэс среди ночи, дурак… – недоумённо буркнул Яков, оглядываясь на столпившихся рядом домочадцев и не решаясь поднять щеколду.
– Да открывай же, Яшка! – Дарья нетерпеливо шагнула к двери. – Не слышишь, что свои это?!
Яков, поставив топор рядом у стены, отпер замок. Дина торопливо поднесла свечу.
– Спасибо… – хрипло выговорили из-за двери.
Через порог, неловко зацепив плечом косяк, шагнула нелепая, странно скорченная фигура в буденовке и длинной шинели. Женщины испуганно отпрянули, Яков снова схватил топор, молодые цыгане, не сговариваясь, качнулись вперёд.
– Скорее запирайте… Могут вернуться…
Ванька метнулся к двери и с грохотом опустил щеколду. Ночной гость тяжело опустился на пол у порога. Сразу стало понятно, отчего такой бесформенной казалась его фигура: неизвестный зажимал ладонью простреленное плечо, но кровь сочилась сквозь пальцы, пачкая рукав шинели и капая на пол.
– Конэскиро ту, чяво?[30] – настороженно спросил Яков, пытаясь разглядеть пришедшего.
Тот поднял голову. Дрожащий свет свечи упал на очень бледное, измазанное грязью лицо гостя, слабо улыбнувшегося на вопрос цыгана.
– Извините меня, Яков Дмитрич… Я… не понимаю.
Свеча вдруг заплясала в пальцах Дины так, что по стенам заметались тени. Неловко сунув огарок в руку матери, девушка упала на колени рядом с незнакомцем. Срывающимся голосом произнесла:
– Боже мой… господин Солонцов… Юрий Петрович… Это вы?
– Доброй ночи, Надежда Яковлевна. Это… действительно я. Видите, как кстати пришлись ваши уроки цыганского… Кое-что помню до сих пор. Вернее, вспомнил со страху.
– Откуда же вы?! Вы ранены? Что случилось? Почему вы здесь, как вы смогли?.. Мы были уверены, что вы уехали на Дон, к Каледину… Это же безумие, безумие – появляться здесь сейчас, среди… этих! – По щекам Дины побежали слёзы.
Подошедшая Дарья сжала её плечи.
– Не приставай к нему, чяёри. Видишь – человек на ногах не держится…
Солонцов криво улыбнулся, превозмогая боль. В этом году ему исполнялось двадцать два года, и его молодость была заметна даже под многодневной чёрной щетиной, топорщившейся на лице. Через голову Дины он посмотрел на хмурящегося хоревода.
– Извините меня, Яков Дмитрич. Я понимаю, что… что ставлю под удар вашу семью… Уверяю, если вы позволите мне перевязать плечо – я немедленно уйду. Я знаю, что творится сейчас в Москве.
– Плохо знаете, – проворчал Яков, расталкивая охающих женщин и садясь на корточки перед Солонцовым. – Так это из-за вас тут палили, как при взятии?
– Боюсь, что да.
– А кой чёрт вас сюда понёс?! Знакомые, что ль, какие? Ваша маменька ведь на Садовой, кажись, обреталась…
– Да… – Солонцов закрыл глаза, облизал пересохшие губы. – Обреталась… И сёстры тоже. Я с ума сходил, думая, как они здесь, чем живут… если вовсе… Слухи доносятся ужасные, письма не доходят совсем. Мне дали отпуск по ранению. И я сбежал в Москву.
– Как же вас пропустили-то?!
– Вот так… Вы же видите, на кого я похож, – грустно улыбнулся Солонцов. – Шинель, как видите, красноармейская, физиономия… вполне, надеюсь, тоже. По крайней мере, без последствий добрался до самой заставы.
Дарья тем временем шёпотом отдала короткие распоряжения невесткам – и молодые женщины рассыпались по тёмному дому. Вскоре одна вернулась с тазом подогретой воды, другая – с чистой тряпкой, в мгновение ока разорванной на длинные полосы. Дарья, опустившись на колени рядом с Солонцовым, осторожно помогла ему освободить руку из набрякшего от крови рукава шинели. Грязную рубаху пришлось разрезать, причём под ней обнаружились такие же грязные бинты, сквозь которые проступила свежая кровь.