— Я — за дело, а оно сделано.
Вот она просовывает мордочку к Долговым, шепчет бабушке:
— Ить не помереть бы мне до времени, Серафима! Зятька дал бы бог увидеть.
— Даст бог, даст бог, — успокаивает бабушка.
— Гляди, Катюшка кофту мне купила.
Она стыдливо втискивается в дверь, ей совестно хвастаться, но она не в состоянии утерпеть: кофта из чистой шерсти, ручной вязки.
— И-и, расступитеся лохмотья, дайте место лоскутам! — всплескивает руками бабушка. — Ноне к тебе и на козе не подъедешь. Гляди, в дороге еще кавалера подцепишь.
— В самый раз!
Ах, как она довольна! Так и сыплет смешком, норовит перегнать бабушку в словесном состязании.
— Ить еще девчонкой я отца пытала: «Батька, когда придет той день, что я от пуза лаптей не увижу?» Думала, не дождусь. Ить дождалась. Не позабыл меня бог.
— Бог-то бог, да будь сам не плох.
— Переменилась я, Серафима, себя самое не узнаю. Ужли те кожа да кости были мною?
— Чего говорить! Роскошь пушит, горе сушит. Смотри, у зятя не оскандалься, на прежнюю дорожку не свороти.
— Не, будь покойна. Тебе да Динке за все, за все спасибо.
Она утирает слезы. Бабушку трогает Алексевнина искренность, она сама готова расплакаться, но что за порядок — разнюниться перед дорогой, и бабушка продолжает шутить:
— Спасибо на вешалку не повесишь. Не забывай голос оттуда подать.
— Ить как жа: подам!
Вечером Ивановы устраивают Алексевне и Кате Швидко настоящие проводы. Пышную речь произносит Андрей Хрисанфович, Юлия Андреевна уговаривает Катю взять на память от нее серебряную ложечку, дарит сирень. Никто в эти минуты не помнит, хорошо ли, дурно о ком думал, нет здесь ни Коряги, ни Хитрого Черта, ни Катьки из бабушкиного рассказа, а есть две славные женщины, отправляющиеся в дальнюю дорогу.
Бабушка давно изменила мнение о Швидко, теперь она говорит о ней: «Сладкая, как пряник», а когда Дина напомнила ей ее недавние высказывания, бабушка без обиды сказала: «Конь о четырех ногах и тот спотыкается».
Дина подходит к Екатерине Швидко:
— Пожалуйста… берегите Алексевну!
Она хотела сказать: «Пожалуйста, извините меня, я плохо о вас думала… я была несправедлива», но вырвалось другое и, как ни странно, произвело впечатление.
— Да, Дина, — говорит, помрачнев, Швидко. — Мне до конца дней чувствовать вину перед матерью.
— Ну, ну! — машет рукой Алексевна. — Ить кто старое помянет… Пойдешь, Серафима, к вокзалу?
— А то! — Бабушка встрепенулась, пригладила волосы.
— Тогда иди одевайся.
— Мне одеваться — голому подпоясаться.
Бабушка выходит, Алексевна и Дина идут за ней. В дверях Дину останавливает Катина просьба:
— Юлия Андреевна, обещайте, что не станете доискиваться, кто писал то письмо. Бог с ним, ладно?
— Ну, раз сожгли его…
Не поняв, о каком письме речь, Дина бежит наверх за своим подарком — ситцевым платочком для Алексевны, который она так старательно выбирала сегодня в магазине.
2Миша Бугаев принес Ляльке в подарок маленький, похожий на игрушечный, аквариум. Он умещался на ладони, но рыбки в нем были не игрушечные, а настоящие.
— Мишка, умница! — крикнула Лялька, и переполненная восторгом, обняла Бугаева. Он густо покраснел. — Тетя Саня! — Лялька понесла аквариум на кухню. — Вы только посмотрите!
— По какому случаю фейерверк восторга? — услышал Михаил. На пороге стоял Шурка Бурцев.
Интересно! Стоит Бугаеву придти к Ляльке, как следом появляется Бурцев. Караулит?
— Шура! — окликнула Бурцева возвратившаяся Лялька. — Посмотри на это чудо.
— Его дары?
Шурка мотнул головой в сторону Михаила. Восторженного настроения Ляльки как не бывало.
— Его подарок, — холодно ответила она. — Спасибо, Миша. — Она с величайшей осторожностью поставила аквариум на письменный стол. — Решил задачи по физике?
Бугаев вместо ответа вытащил из портфеля тетрадь. Лялька полистала ее, сверила полученные ответы со своими.
— Верно. — Она поглядела на Бурцева. — Ты чего в дверях застрял? Разве ты не заниматься?
— К наукам тяготения не имею. Любопытством обуреваем, гляну, на какой высоте поставлено высшее образование у вас.
— Пожалуйста, Шура, оставь фиглярство. — Лялька смотрела тяжело, недобро.
Шурка усмехнулся, испанским манером — топнув ногой и подняв руку — изобразил приветствие, вышел, щелкнув каблуками. Михаил сосредоточенно оттачивал карандаш.
— Вы — из-за меня? — Голос Бугаева звучал бесстрастно.
— Что?
— Ссоритесь.
— Мы не ссоримся.
— Но и не дружите?
— Дружу с кем хочу. Открывай задачник.
Михаил отложил карандаш, взялся подтачивать другой. Лялька сидела перед ним, заложив ногу за ногу, он скосил глаза на ее длинные ноги в тонких чулках и подумал, что будь он на месте Шурки, он ни за что бы не ушел.
— Не вздумай с ним связываться, — сказала Лялька.
— Если первым не полезет…
— Даже если первым. Шурка мне не нужен.
— А был нужен?
— Так. Чуть больше, чем другие. И, чтобы между нами, Миша, все было до конца ясно, знай: один раз я с ним целовалась.
Лялька произнесла это небрежно, как нечто само собой разумеющееся. По дороге в школу Михаил признался:
— Мне до тебя ни одна девчонка не нравилась. С самого прошлого года хочу сказать тебе.
Лялька рассмеялась:
— С прошлого? Так давно? А я стала догадываться с ноябрьских. Помнишь, я опоздала на торжественное, мест свободных в зале не было, ты позвал меня и усадил на свой стул.
— И спросил: «На улице дождь?»
— Ага. Я еще удивилась: «Почему дождь?»
— У тебя волосы были влажные, пахли дождем.
— Разве волосы могут пахнуть дождем?
— Могут. Твои волосы всегда чем-то пахнут. Дождем, Солнцем. Цветами.
— Ой, Мишка! Ты, кажется, скоро начнешь писать стихи.
— Стихи — нет. Я на стихи — оклохома. Давай портфель.
В класс они входили со звонком.
— Царица Лебедь и ее телохранитель! — услышала Лялька зловещий шепот Муси Лапиной, соседки по парте.
Мусю Лялька не любила, та это чувствовала и отвечала ей откровенной неприязнью. За что Лялька не любила Мусю, она не могла бы толком объяснить. За громкий смех. За неумение слушать. За панику перед каждой контрольной. Наконец, за ее длинный нос, который она всюду сует. Нос Муси послужил предлогом для эпиграммы.
Дверь открывается,Нос появляется.Плавной походкойВходит молодка.Глазки — маслины,Лобик — ослиный.В профиль она —Страсти полна.Ну, а в анфас —Дикобраз.
— Кто ж это — царица Лебедь и ее телохранитель? — приняла Мусин вызов Лялька, хотя Балтимора уже входила в класс.
Муся окинула Ляльку презрительным взглядом, перевела его на Михаила Бугаева.
— Все ясно, — весело отозвалась Лялька.
Прошло несколько дней. Лялька заметила: к кому ни обратится, ее слова повисают в воздухе. С нею не разговаривают, от нее отворачиваются.
— Динка, ты не слышала: против меня не готовится заговор?
— Будто нет.
— Может, мне кажется?
Но Ляльке не казалось.
Только она собралась после уроков выйти из класса, как ей загородила дорогу Муся:
— Не стыдно? Не стыдно?
— Чего мне стыдиться, ягненочек?
— Своего поведения. Таким, как ты, не место в школе, рядом с порядочными.
— Это ты-то — порядочная?
— Не хорохорься, не хорохорься. Шурка нам все рассказал…
— Что он вам мог рассказать, Шурка?
— А то… а то… — Муся задыхалась от возбуждения. — Что вы были с ним, как… муж и жена.
— Ты спятила?! — крикнула, подходя, Дина.
Лялька закрыла ей рот рукой, не моргая, смотрела на Мусю. Лялькино лицо было белее стены.
— Врешь. Шурка такое не мог сказать.
— Охоньки-хохоньки, я вру! Шурка! Иди сюда, — крикнула Муся в коридор, где голубела бурцевская рубашка. — Подтверди: ты говорил про ваши отношения?
Лицо Шурки тоже было белее пергамента.
— А зачем ты… выложила? — смущенно спросил он Мусю, не снимая тем самым, а подтверждая обвинение.
Лялька так посмотрела на Бурцева, что всем показалось: ударит! Но она только взяла его за плечи, повернула лицом к свету.
— Вот ты какой! — медленно, не веря, протянула она. — Ну, спасибо, Шура.
Она выбежала, оставив на чужой парте портфель. Дина взяла ее портфель, прошипела Бурцеву: «Альбинос!», выскочила следом. Перед Бурцевым, расставив ноги, возник Бугаев.
— Ну-ну… — встала между ними Муся Лапина.
Михаил отстранил ее, велел выйти из класса остальным. За плотно прикрытой дверью не раздалось ни звука. Муся бросилась в учительскую.
Когда задыхающаяся Ирочка вбежала в класс, там сидел один Бурцев — бледный, с подрагивающим веком.