— Две банки пива! Нет, даже не две, а три!
Холодильник оставался открытым не меньше четверти часа, свет его лампочки играл на счастливом лице мужчины лет сорока с небольшим, державшего в каждой руке по банке пива.
Послышалось шарканье домашних туфель, и на пороге кухни появилась Эмили Фентрисс.
Она долго смотрела на своего мужа, который занимался весьма странным делом: доставал из холодильника банку за банкой, коробку за коробкой и после непродолжительного изучения бросал их в мешок для мусора.
Зеленый горошек в маленькой чашке. Полчашки кукурузы. Кусок ветчины и тарелка с мелко нарезанной солониной. Холодное картофельное пюре. Луковый соус.
Мусорный мешок быстро наполнялся.
— Позволь спросить, чем это ты здесь занимаешься? — не выдержала наконец Эмили Фентрисс.
— Сама видишь. Очищаю наш ледник… вернее, наш холодильник.
— Ты выбрасываешь совершенно нормальные продукты!
— Нет, — ответил он, обнюхивая пучок зеленого лука, и бросил его в мешок. — Я не назвал бы эти продукты нормальными.
— Ну а как бы, интересно, ты их назвал?
Он заглянул в мусорный мешок.
— Объедки, вот что это такое, — хмыкнул он и, захлопнув дверцу холодильника, повторил еще раз: — Самые настоящие объедки.
Пора в путь-дорогу
One More for the Road (2002)
Секретарша просунула голову в дверь и, обратившись к высившейся на столе баррикаде писем и книг, спросила:
— Вы у себя?
— Да, и по уши в работе. Что там?
— Какой-то маньяк хочет, чтобы мы издали его труды, и утверждает, что он написал или напишет самый длинный роман в истории!
— Мне казалось, что Томас Вулф[41] уже умер, — заметил я.
— Этот тип принес с собой четыре хозяйственные сумки, набитые чем-то вроде дров, — сказала Эльза, — только на каждом полене что-то написано. «Ночь выдалась темная и ненастная» — на одном, «Повсюду, насколько хватало глаз, лежали трупы» — на другом.[42]
Это решило дело. Я покинул свою бумажную крепость и подошел к двери, чтобы взглянуть на столь редкостного маньяка. Тот сидел в приемной, не выпуская из рук набитых доверху огромных белых сумок. Надписи были видны.
— Пусть войдет, — услышал я собственный голос.
— Не собираетесь же вы…
— Собираюсь, — отрезал я. — Вы забыли о такой вещи, как нарративная затравка!
— Затравка?
— Роман нужно начинать так, чтобы читатель с первого же момента оказался у вас на крючке! Ну что же вы, Эльза!
Эльза завела в мой кабинет маленького человечка ростом не выше пяти футов, который в два приема затащил в мой кабинет свои огромные, наполненные словами сумки и спокойно уселся в ожидании, пока Эльза с чрезвычайно недовольным видом не закрыла за собой дверь.
— Итак, господин…
— Дж. Ф. Бредли, автор опуса, называемого иными людьми бредом Бредли. Этот потрясающий роман лежит здесь. — Он пнул сумку ногой.
— Считайте, что вы меня заинтриговали, господин Бред, — сказал я.
Он игнорировал мою оплошность, любовно разглядывая свое творение.
— Благодарю вас. Обычно редакторы либо отказываются меня принять, либо скрываются от меня бегством. Я пришел сюда не случайно… — Он смерил меня взглядом. — Мы примерно одного возраста, и вы, соответственно, должны помнить славные тридцатые, когда туристы колесили на автомобилях по всей Америке…
Он выдержал паузу, дав мне возможность вспомнить то далекое время. Я действительно вспомнил его и согласно кивнул головой.
— Такие дела. — Он вновь пнул ногой сумки, нашпигованные словами. — Настало время возродить одну старую идею. Вы, наверное, помните трассу номер шестьдесят шесть, по которой вы с родителями путешествовали на запад? Вот и прекрасно. Тогда скажите, как вы боролись с дорожной скукой?
— Боролись со скукой? — повторил я машинально, пытаясь собраться с мыслями.
И тут меня осенило.
— «Бирма Шейв»! — вскричал я и, сбавив тон (редактору лучше вообще не восторгаться, а то придется платить автору дороже), повторил: — «Бирма Шейв».
— Прямо в точку! — возрадовался Бред, — хотя в то время вы наверняка еще не брились! «Бирма Шейв»! По всем дорогам Америки стояли рекламные щиты «Б. Ш.», вы могли распевать куплеты, коротая путь от Падуки до Потаватоми, от Тонопы до Томстоуна, от Хила-Талч до Грасс.
— Да-да, я помню, — сказал я нетерпеливо.
Ищешь бритву всех лучшей?Значит, купишь «Бирма Шейв»!Раб! Свобода, наконец!С «Бирма Шейв» ты на коне!
— Помню! — радостно воскликнул я.
— Конечно помните, — кивнул Бред.
— А вот и другой стишок:
В бороде разводишь вшей!Вжик — и нет их. «Бирма Шейв»!
— Ну у вас и память! — восхитился Бред.
Я уставился на его таинственные сумки.
— Но какое отношение все это имеет…
— Хорошо, что вы задали этот вопрос. — Он потряс двумя сумками, откуда посыпались прилагательные, существительные и глаголы, сопровождаемые его комментарием: — «Бирма Шейв» тысяча девятьсот девяносто девятого года. Диккенс двухтысячного. Шекспир две тысячи первого.
— Вы хотите сказать, что все они тут, на этих деревяшках?
— Нет, никаких давно умерших авторов. Автор — я! — Он опустился на колени и задвигал фразами по ковру. — Не хотите ли вы опубликовать самый первый и самый длинный трансконтинентальный роман, читатель которого сможет посетить разные штаты, огибая маленькие городки и проезжая по окраинам мегаполисов, что бы в конце концов очутиться в Сиэтле, куда он вообще-то не собирался, но надо же было узнать, чем же закончится Роман века. Ну? Я жду вашего ответа!
Я посмотрел на пол, силясь прочесть выложенную им цепочку фраз, начинавшуюся возле моего письменного стола и заканчивавшуюся у самой стены.
— Моя секретарша что-то говорила о темной и ненастной ночи…
— Вон вы о чем! — рассмеялся Бред. — Это была обычная нарративная затравка! Знаете, что это такое?
Я прикусил язык.
— Здесь — блистательное начало моего магнум-опуса![43]
На первой дощечке значилось «Мир подходил к концу…»; на второй: «У Алека Джонса оставалось всего шесть часов на то, чтобы спасти Землю!»
— Вы собираетесь начать этими словами свой эпохальный роман?
— Вы можете предложить что-то другое?
— Ну…
— Погодите! — перебил он меня. — Сейчас будет еще лучше!
Он доставал из сумки все новые дощечки, пока штук шестьдесят слов, уместившихся на полу, полностью не перегородили проход к двери.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});