В Латинском квартале, недалеко от Сорбонны, есть два кабачка.
Один называется «Печальная акула».
Другой – «Зеленая лошадь».
Владельцы обоих – русские.
То, что я нынче пишу, слишком часто напоминает, увы, смесь из печальных акул и зеленых лошадей. Когда сам буланой масти, то до сокрушительного краха рукой подать.
– Что ты об этом думаешь, старушка? Тебе-то уж все про меня известно?
– Примерь джинсы. Тебе же этого очень хочется. И дай мне перекурить, – сказала «Эрика».
– Джинсы, конечно, замечательные, – сказал я. – Видишь, на заднице даже изображена какая-то дохлая курица.
– Осел, это же фирменный орел, – сказала моя ворчливая машинка.
– Не очень-то я люблю джинсы, – сказал я. – В них карманы тугие. А в тугом кармане дулю не сложишь.
– Да, тут ты прав, – вздохнула «Эрика». – Этакий шкурный страх давненько уже привел и тебя, да и всех твоих товарищей к рабскому казанию кукишей только в карманах.
Снялись на Мурманск ранним утром.
Фиолетовый Эльсинор возлежал на высоком мысу, похожем на дредноут.
Радуют скандинавские маяки. Их башни ослепительно белые – как зубки молоденьких и хорошеньких негритянок.
Работал антициклон – небо чуть только кудрявилось серо-сизыми тучками, остальная бездонность была наполнена яркой и холодной синевой.
И каждая волна несла на себе небесный голубой отблеск.
И только в тени между волн угадывалась истинная природа внешне ласковых вод – зеленая сталь океана.
Глядя на элегический мир вокруг, В. В. вдруг вспомнил, как в конце сороковых годов его занесло на рыболовный траулер. В те времена рыбаки в Атлантической экспедиции зарабатывали сумасшедшие деньги.
– Стоим как-то у Фарер. Тихо все – как сейчас. На берегу фарерцы занимаются овцеводством. Им Гольфстрим климат смягчает, и пастбища прекрасные. Но это из жизни кроликов, вообще-то вдруг к нам на траулер осьминог лезет. Прямо за фальшборт уцепился, метра полтора от воды. Ну, мы его отцепили и выкинули обратно в родные пространства. Он опять лезет. Выкинули дурака обратно. Опять лезет. Ну ехать с нами хочет. Ладно, упремся – разберемся. Посадили его в ванну к стармеху, воды напустили. Решили отвезти в Калининград, в зоопарк. По науке, зверя следовало кормить только свежей рыбой, а ребята в длинном рейсе озверели до сентиментальности и суют осьминогу кто котлету, кто конфету. Он и помер на пятые сутки. Еще бы денек – и довезли живым…
В ресторане «Сплитски Врата»
Северное море, траверз Скагена.
По радио передали, что в арабской деревне Аль-Маджид израильтяне оборудовали артиллерийский полигон. Корреспондент, ясное дело, не сообщает, ибо мы против религии, что в этой деревне родилась, блудила, а потом мыла ноги Христу Мария Магдалина. Теперь там при помощи всякой электроники палят пушки.
Штиль мертвый. Дымка.
Встретили огромный танкер «Маршал Бирюзов».
Скорости большие, удаляемся друг от друга быстро.
А у меня что-то такое начинает в мозгах трепыхаться: маршал Бирюзов?.. Так. Советского Союза был маршал и погиб в Югославии – самолет зацепил за деревья на горе, заходя на посадку, и все гробанулись. И я был на месте их гибели. Там поставили памятник. А от падавшего по склону горы самолета осталась просека… Так. Но что-то еще… что-то такое еще связано с этим именем… что-то приятно-неприятное, что-то такое кисло-сладкое…
Сплит! Боцман Жора со строящегося танкера «Маршал Бирюзов»!..
Но сколько лет прошло… А вдруг?
Я вызвал танкер – его уже было плохо слышно – и спросил имя их боцмана. Оказался какой-то Андрей Остапович.
Много лет назад меня занесло в Югославию и еще умудрило разъезжать по ней на «Волге». И я встретил там в одном отеле горничную Франциску. Очень нас с этой девушкой повлекло друг к другу. Только цвейговского амока не получилось, ибо я струсил: связь с иностранкой – «как бы чего не вышло…». И удрал этак по-английски – тишком, торопливо. В результате, как положено, спутал дороги, оказался в горах, не отмеченных в путеводителе и на карте, в лесах, в стороне от обкатанных туристских трасс…
Раскаленные вершины и раскаленные ущелья. И влажный полумрак небольших лесов. Пустынная дорога и пыль за машиной.
Давно хотелось пить. И вдруг – дом на обочине дороги, на склоне очередной горы. И ящики с пустыми пивными бутылками возле стены. Нога сама по себе надавила на тормоз, и задним ходом я въехал в тень дома.
Летняя сельская горная тишина висела в горячем воздухе.
Мощно-мужественные бараны и женственные овцы стояли, глядя в никуда, и даже не жевали жвачку.
Пыль медленно спускалась на машину.
Из дверей дома вышла босоногая девушка с легким стулом.
Она поставила стул возле машины и ушла в дом, держа лицо в сторону, не выказывая интереса или любопытства к чужому человеку.
Потом она вынесла легкий стол.
Из-за плетня показались рожицы мальчишек.
Девушка поставила на стол пиво.
Я вытащил из багажника пакет с воблой.
Странно лежали северные вяленые рыбы на теплом столе в горах.
Овцы смотрели в никуда. Мальчишки смотрели на нас. Несколько пожилых женщин вышли с задов усадьбы, скрестили руки на груди, на черных вдовьих платьях. Женщины смотрели в горы, хотя им невыносимо хотелось посмотреть на путника-незнакомца.
Девушка стала в дверях дома, ожидая возможной просьбы, необходимости услужить иностранцу. Она безмятежно смотрела на овец.
В Белграде в отеле возле моего номера висела табличка: «Молимо за тишину».
Здесь тишина властвовала надо всем и всеми.
Горы хранят особую силу. Горы воспитывают в человеке молчаливость и величественность.
Югославия никогда не была побеждена. Югославия, конечно, никогда не смогла бы и победить, если бы не мы. Но и побежденной она никогда не была. И это живет в душе народа, как живет в словаках память Словацкого восстания, а в поляках – Варшавского.
Древний старик прошел сквозь женщин и мальчишек к столу.
Я встал и подвинул ему стул.
Старик глянул на девушку и сел на уступленный ему стул. В тишине дома быстро-быстро затопали босые ноги.
Девушка вынесла еще один стул.
Я сел.
Старик не мог скрыть любопытства к вобле. Он видел такую штуку первый раз за длинную жизнь. Он взял воблу и понюхал.
Вокруг нашего стола сомкнулся круг не смотрящих на нас людей.
Мужчин не было. Женщины и мальчишки.
– Твое здоровье, отец!
– Русский? – спросил старик.
– Да.
Он сделал останавливающий жест, он не разрешал мне пить пиво. И сказал что-то босоногой. Она опять убежала в дом и вынесла снежную, как Земля Бунге, скатерть. Женщины в черных вдовьих платьях подхватили со стола бутылки и воблу. И поставили их обратно, когда легкий снег покрыл теплый от солнца стол.