Поначалу я медлю, не зная, следует ли выходить. Или выйти все же надо — хотя бы для того, чтобы объясниться и с ним? В конце концов, Клеон хотел рассказать друзьям правду, это я велела ему молчать.
И потому я решаю выйти.
Мобиль ждет на том же месте, где и прежде, — неужели нельзя выбрать другое, не парковаться всякий раз там, где все соседи могут нас увидеть? Да что там, уже видели и наверняка не раз. Клеон хмур, встречает меня тяжелым взглядом, и волчица отчего-то волнуется сильнее, только волнение ее меняет оттенок, ныне она не беспокоится из-за чего-то, но ждет, предвкушает в нетерпении. Я сажусь на переднее пассажирское, смотрю вопросительно на инкуба, пытаясь понять, действительно ли он следил за нами накануне?
— Отлично выглядишь, — произносит Клеон сухим тоном.
— Благодарю.
Выгляжу обычно — домашнее бледно-розовое платье, простая прическа, немного краски на лице.
— Как прошел вечер?
Он и впрямь надеется получить ответ на этот, видит Лаэ, престранный, не вполне тактичный вопрос?
— Прекрасно.
— Да, я заметил.
— Неужели?
— Только не уверяй, что не почуяла.
— Не почуяла чего?
— Мне тоже перепало… объедков с хозяйского стола. А уж если меня, несмотря на расстояние, зацепило, то ты-то, с твоей чуйкой оборотня, будучи фактически эпицентром, точно не могла не почувствовать.
— Так ты все же следил за нами?! — восклицаю, не скрывая ни изумления, ни возмущения. — Мне не показалось?
— Не показалось, — соглашается Клеон спокойно, словно речь шла о чуть-чуть пересоленном блюде. — Потянуло что-то… да и разыскать вас особого труда не составило.
— Но зачем?!
— Не знаю, — Клеон придвигается ближе ко мне, берет меня за руку, осторожно, но уверенно привлекает к себе. — Ты же им не сказала, хотя обещала.
— Я говорила, что расскажу сама, но обещания не давала, — поправляю я.
— Хорошо. Тогда когда расскажешь?
— Я еще не решила…
— Рианн, — лицо Клеона уже рядом с моим, голос падает до шепота. Мое тело вдруг охватывает волна одновременно и слабости, и знакомого томления, в горле пересыхает, волчица мечется, скулит, желая и этого мужчину тоже. — Я даже между делом вообразил, что, быть может, без девственности станет полегче… По большому счету мы редко интересуемся девицами вне их пресловутой невинности… сами по себе они, знаешь ли, на диво скучны.
— И как, полегчало? — я и сама едва шепчу.
— Нет. Наоборот, только больше хочется… тебя… сейчас и вообще…
Он целует меня, мягко, вопросительно, а я и не думаю протестовать. Отвечаю, касаюсь кончиками пальцев щеки, ощущая воздушное эхо запаха пены для бритья. И мягкость отступает постепенно, я сама углубляю поцелуй, запускаю пальцы в темные волосы. Клеон отпускает мою руку, ладонь его скользит хаотично по платью, и даже через слои ткани я чувствую его жар.
Чувствую собственный, наполняющий тело стремительно, до краев, и нет возможности удержать его внутри, не дать вырваться на волю.
— Только не здесь, — я отстраняюсь, сажусь ровнее.
— Ладно, — Клеон понятливо касается кристалла зажигания.
Отъезжаем не слишком далеко — буквально через две-три улицы, где инкуб останавливает мобиль в затененном тихом тупичке между домами. Глушит мотор, затемняет все окна, и мы перебираемся на заднее сиденье.
Это безумие, совершеннейшее безумие, но я не могу остановиться, волчица желает получить и Клеона тоже, причем немедленно, здесь и сейчас, не думая о последствиях, что до человеческой моей половины, то она даже не пытается контролировать зверя.
Ей все равно, потому что она сама хочет этого не меньше.
Я хочу.
Кожаное сиденье узковато и в придачу коротковато, прежде я и не задумывалась, сколь оно неудобно. Пространство салона, тесное, сумрачное, кажется клеткой, в которую мы сами себя загнали, в которой заперлись по своей доброй воле, однако мы оба слишком охвачены нетерпением, жаждой сильнее той, что я заметила накануне у Арсенио, чтобы размышлять и анализировать.
Целуемся урывками и каждый поцелуй больше похож на укус, жалящий, болезненный. Клеон путается в подоле верхнего платья и нижней сорочки, я пытаюсь расстегнуть его рубашку. Наконец юбки оказываются на талии, голых ног — чулки я еще не надевала — касаются горячие ладони, проводят от коленей до бедер. Трусики летят под сиденье, я же, бросив бесплодное сражение с мужской одеждой, укладываюсь поудобнее, насколько это вообще возможно. Притягиваю к себе Клеона, впиваюсь жадным поцелуем. Губы горят, тело тоже, сознание отмечает происходящее вяло, словно через мутное стекло опьянения. Клеон входит одним движением, без малейшего намека на подобие прелюдии — именно так, как я сейчас желала, — берет резко, даже грубовато.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Пускай.
Мне это нравится, я обнимаю его, подаюсь бедрами навстречу, впиваюсь острыми коготками в мужские плечи.
Хочу быстрее. Сильнее. И неважно, что будет потом.
Волна наслаждения накатывает, приносит с собой уже известное мне чувство полноты, насыщения, жар и голод уступают место удовлетворению и ленивой сытости. Я отпускаю на время тревоги, печали и сомнения и просто лежу, не обращая внимания ни на неудобное положение, ни на раздражающее сиденье, ни на тяжесть мужского тела сверху. Когда Клеон отпускает меня, я не без труда приподнимаюсь, оправляю юбки, сажусь. Пожалуй, впредь все же стоит воздержаться от такой позы в условиях мобиля.
Инкуб тоже садится, приводит в порядок свою одежду. Заводит руку за спину, усмехается.
— Ты мне рубашку порвала.
— Разве?
— Словно кошка когтями драла.
Щупаю кончики пальцев одной руки — действительно, ногти отросли, превратились в недлинные, но все же когти.
— Извини, — теперь, когда все кончено и все получили, что хотели, мысль о собственной несдержанности, поведении, что больше пристало суккубе, рождает смущение.
Стыд.
Страх.
И растерянность — полагать ли произошедшее изменой? Или в инкубьих связках это таковой не считается?
— Вурдалак с ней, с рубашкой, — Клеон откидывается на спинку, смотрит на меня в полумраке. — Знаешь, это лучше. Намного. Просто как… даже сравнить не с чем.
Что я творю?!
— Отвези меня домой, пожалуйста, — голос не дрожит — хорошо.
— Рианн, — инкуб пытается придвинуться ближе, обнять меня, но я отталкиваю его руки, отворачиваюсь к окну.
— Пожалуйста, Лео.
— Хорошо, — шелестит рядом смиренный вздох, и Клеон оставляет меня в покое.
Занимает водительское место, снимает часть затемнения и отвозит меня обратно на нашу улицу. Там я покидаю мобиль молча, торопливо, стыдясь самой себя.
* * *
Вечером я опять фактически сбегаю из дома, торопясь покинуть его до ужина и избегая встреч и разговоров с братом. Арсенио и Байрон не скрывают своего удивления, обнаружив меня в начале улице, где я дожидаюсь их, прогуливаясь неспешным шагом вдоль оград расположенных там домов.
Но жду я не только инкубов.
Реакции, ответа, вскользь оброненной фразы, случайного взгляда — чего угодно, любого намека, подтверждающего, что Арсенио и Байрону известна правда. Что они все поняли, едва увидев меня сегодня, поняли, что я, только-только выбравшись из их объятий, тут же бросилась к их приятелю, отдалась ему без всяких сомнений и стыда и получила удовольствие не меньшее, чем с ними.
Поняли, что я всего лишь легкомысленная развратная девица, опьяненная грядущим полнолунием, вседозволенностью и похотью волчица, которой только и надо, что спариваться бездумно с каждым мало-мальски подходящим самцом.
Однако вечер идет своим чередом, Арсенио и Байрон ведут себя как обычно, ничем не выказывая подозрений, буде таковые. Они вежливы, сдержанны со мною, хотя видно, каких усилий подчеркнутая эта любезность стоит Арсенио, сколь жадным, горящим стал взгляд его, направленный на меня. Я и растеряна, и насторожена, не знаю, чего ожидать, но по-прежнему не нахожу слов, чтобы рассказать о Клеоне самой.