Мы с Платоном одновременно давимся едой. Он, впрочем, кашляет громче, и это хоть как-то спасает ситуацию.
— Конечно, она ни с кем не встречается! — возмущается Юлин отец. — Успеет еще. Ей надо Академию закончить, последний год на носу!
— Ну да, — улыбается мама и подмигивает Юле. — Всем мы в восемнадцать только и делали, что учились, по мнению родителей.
Платон переводит тяжелый взгляд с мамы на Юлю и обратно. А я от яркого воспоминания, как Юля стояла на коленях, снова кашляю. В тот же миг под столом мне тут же прилетает от Юли — она лягает меня, хотя у самой щеки так и горят.
Мама продолжает говорить о новых поступлениях в магазины и что надо успеть, пока они еще открыты и о высокой моде, которая переживает кризис из-за пандемии. Платон возвращается к еде.
А Юля в этот момент поднимается из-за стола, кидает возле нетронутой тарелки салфетку и говорит:
— Спасибо, я наелась.
Я хочу кинуться следом, не дать ей запереться в своей спальне, но я не могу сделать ничего из этого. Не сейчас. С другой стороны, может, стоит перестать ее уговаривать и соблазнять. Она достойна того, чтобы не молчать о своем парне. Достойна того, чтобы он у нее вообще был, нормальный, а не сводный брат. Ведь это важно для девушек.
Это мне не привыкать молчать обо всем, что происходит в моей жизни. Но не Юле. У нее с отцом раньше были невероятно доверительные отношения, но я теперь стою между ними.
Вижу, как Платон откладывает вилку в сторону. Как хмурится, когда Юля громко хлопает дверью спальни. Ему невдомек, что происходит. И это только начало. Если мы зайдем дальше, если я стану ее первым, пропасть между отцом и дочерью только увеличится.
Но разве это мои проблемы? Разве не закономерно то, что происходит между взрослеющей дочерью и отцом? Просто я предпочел бы не видеть этого. И я бы не увидел, если бы мы жили отдельно, а не как сейчас, одной семьей, в которой мы с Юлей должны скрываться, как преступники.
— Я поговорю с ней, — произносит мама, но Платон кладет ладонь ей на руку.
— Нет.
Несказанное «Она — моя дочь» повисает в воздухе. Прямо слышу, как мамина хрупкая иллюзия о счастливой семье разбивается на тысячу осколков. Платон все еще не принадлежит ей целиком и полностью, как бы она ни старалась. У него есть дочь. Только его. Радует, что хоть иногда он все еще помнит об этом.
Когда мы остаемся одни, мама наконец-то позволяет себе закатить глаза и тяжело вздохнуть.
— Я так надеялась, что с девочкой будет проще. Ну вот что ей надо, Кость? Деньги есть, фигура есть, отец только рад дать ей все, что нужно. Так ей же ничего не интересно, кроме балета. Хоть бы уже театры эти быстрее закрыли… Этот балет же скука смертная, а у нее под новый год по выступлению в неделю… Налей мне еще кофе, Кость.
— Кофемашина там, мама.
Со скрипом отодвигаю стул и иду в свою спальню.
Глава 25
Разговор с отцом ничего не изменил. Поверить не могу в это.
Утираю со щек слезы, которые так и льются от бессилия, ярости и обиды. Как будто мне пообещали игрушку, а потом наказали ни за что, а я ничего не могу изменить.
Конечно, после завтрака они уехали. Теперь он всегда уезжает.
Теперь на первом месте для него она, а не я. Папа так сильно хотел полноценную семью, а я так поддерживала его в этом, что теперь глупо топать ногами и требовать, чтобы все стало как раньше. Раньше мой отец был несчастным.
А теперь несчастна я.
Похоже, нельзя иначе.
Стук в мою дверь раздается в ту же минуту, как за отцом и Оксаной закрывается входная дверь. Я бросаюсь в объятия Кая и снова не могу сдержать слез.
— Не надо.
Он притягивает меня к себе, гладит по волосам, но мне плохо. Больно и обидно.
— Вчера мы совершили ошибку, — шепчет Кай. — Но больше не будем. Только не надо, Юль, плакать.
Отстраняюсь от него и смотрю в удивлении.
— Ошибку? Больше не будем? Ты меня что, добить решил?!
Кай растерянно разводит руками.
— Разве ты плачешь не из-за того, что было вчера?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Нет. Причем здесь это?
— И ты не злишься за то, что не можешь сказать своему отцу о том, что у тебя есть парень?
— А он у меня есть?
— Не понял? — хмурится Кай. — А я?
— А ты мне вообще-то не предлагал встречаться.
— А если бы предложил, ты бы что… Согласилась?
— Ты сначала предложи, — отрезаю я. — Идем к тебе.
— Почему?
— Хочу курить.
Кай хмурится еще сильнее.
— Совсем сдурела?
— Ну ты же куришь.
— Так я и не вращаюсь на сцене, как юла. Не тренируюсь по шесть часов в день. Я угоняю машины и часами торчу на улице, конечно, я курю.
— Пожалуйста. Я хочу попробовать. Не дашь ты, я попрошу Розенберга.
— Если он даст тебе сигареты, я его закопаю.
— Он даст мне все, что я попрошу, Кай. Он влюблен в меня с раннего детства и уверен, что мы когда-нибудь поженимся.
Кай моментально потащил меня к себе, где опять морозильник и все окна нараспашку. Я в тонкой пижаме, под которой у меня ничего нет, так что моментально начинаю дрожать, как осиновый лист.
— Уже не такая смелая? — приподнимает одну бровь Кай.
— Как можно жить в таком дубаке! Просто дай мне что-нибудь одеть. И нет, я не передумала.
Он достает из шкафа клетчатую фланелевую рубашку. Она безразмерная и повисает на мне, так что приходится закатать рукава, но зато очень теплая.
— Лови еще носки.
Кай кидает мне в руки розовые мохнатые, явно девчачьи носки, и у меня перед глазами темнеет.
— Они чьи вообще?
Кай смеется, глядя на меня, забирает у меня носки и садится передо мной на пол.
— Теперь твои. Дай мне ногу.
— Не надо мне врать! У меня таких носков нет. Какая девка их у тебя забыла?
— Эта девка даже требовала у меня за них деньги, представляешь? Дай мне свои ледяные пятки и хватит вырываться. Я купил их в магазине. Для тебя.
Я замираю, пока он, сидя на полу, натягивает сначала один носок, а потом и второй.
— Как это для меня?
— Я запомнил, какие ледяные у тебя были ноги в тот раз, когда ты пришла ко мне. Скажем так, я просто подготовился на будущее.
— Я думала, что парни покупают презервативы, когда готовятся к совместной ночи. Но никак не теплые носки.
— Презервативы я тоже взял. Это был очень странный набор. Сигареты, презервативы и носки.
Прыскаю, пока Кай снова переводит взгляд на мои ноги и ведет обеими руками по щиколоткам.
— Я надеялся, что ты придешь опять. Видишь, так и случилось. Ты снова здесь. Мы опять одни. И носки пригодились.
— А теперь научи меня курить.
Он закатывает глаза и матерится сквозь зубы.
— Ну что за ерунда, Юль? Зачем тебе это?
— Говорят, курение помогает расслабиться.
— А еще помогает заработать рак легких. От чего ты собралась расслабляться? Что такого тебе сказал отец?
В носу опять щиплет, и я всхлипываю.
— Сегодня воскресенье, Кай.
— И что?
Опускаюсь к нему на пол.
На мне слишком много одежды, и я хотела бы опять ощутить прикосновение кожи к коже, но, пожалуй, в моей комнате, где значительно теплее. А здесь буду довольствоваться рубашкой, пижамой и носками.
Сажусь к нему на колени, обхватывая бедрами торс, а руками обвиваю шею. Лбом касаюсь плеча и начинаю говорить:
— Папа всегда очень много работал. На неделе мы виделись с ним только по вечерам, но и то недолго, поэтому, когда я еще была маленькая, он установил железное правило — воскресенье только для нас двоих. А сегодня он ушел. Опять.
Всхлипываю, пока Кай медленно ведет рукой по моим волосам.
— У нас были традиции, которые мы не нарушали годами. Я не думала, что меня это так сильно заденет. А он сказал, что теперь все будет по-другому, у нас теперь есть ты и Оксана. И мы обязательно придумаем новые традиции, если я не буду вести себя как избалованная девчонка. Так он сказал.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Мышцы Кая каменеют под моими руками.