Вскоре я поняла, что, продолжая преследование в том же духе, рискую быть замеченной. Когда мы были примерно в полумиле от замка, внизу показалась речка. Я решила спуститься по холму и идти вдоль её русла. Склон немного нависал над берегом, скрывая меня от мистера Фарроуча. Время от времени я поднимала голову и осторожно выглядывала, дабы убедиться, что не упустила его из виду. Но я напрасно волновалась: дорога была здесь одна, сворачивать просто некуда. И в тот момент, когда я подумала, что он, должно быть, идёт в деревню, мистер Фарроуч повернул к мосту. Заметь я это секундой позже, и он бы меня увидел, но я успела спрятаться в зарослях под насыпью. Это было то самое место, где мы останавливались вчера с Вауханом. Я даже узнала камень, на котором сидела. Теперь он блестел от влаги и оказался не чёрным, а покрытым зеленым бархатом мха.
Мистер Фарроуч меж тем поднялся на мост. На той стороне не было ничего, кроме заброшенной часовни, кладбища и «шепчущихся любовников», и я недоумевала, что ему могло там понадобиться. Старый кряжистый мост был из тех, какие часто встретишь на открытках с изображением глухих уголков и затерянных в безвременье деревушек. Он был похож на каменную ногу великана, решившего однажды перейти речку, да так и застрявшего в ней. Бурный поток врезался в мощные арочные опоры, словно стремясь их сокрушить. Но каменные глыбы оставались неподвластны стремительному течению.
Здесь туман стелился над водой, оставляя тот берег на обозрении. Что заставило мистера Фарроуча пуститься в такой нелёгкий для него путь? Он прошёл мимо «шепчущихся любовников», и я подумала, что он держит путь в часовню. Но он обогнул её и свернул к кладбищу. Открыл дверцу в низенькой ограде, вошёл и снова прикрыл её за собой. Немного попетляв среди надгробий, он наконец остановился возле одного из них.
Пошарив на груди, он что-то вытащил, и я узнала ярко-жёлтые нарциссы. Камердинер аккуратно положил их перед собой, а потом опустился на землю и так замер. И тут до меня дошло, что он всего-навсего пришёл сюда, чтобы навестить кого-то из почивших родственников.
Мне стало ужасно неловко, будто я подглядывала в замочную скважину. Но, постояв так немного, мистер Фарроуч вдруг пошевелился, сгреб и отшвырнул в сторону цветы. Потом вонзил обе руки в землю, погрузил их в плотную влажную почву едва не по локти и принялся остервенело рыть и разгребать её. Комья и грязь полетели в разные стороны. Несколько минут он работал так без остановки, стоя на коленях, похожий на зверя, раскапывающего добычу. Казалось, он готов был и зубами в неё вцепиться, если бы это помогло.
Я представила, как он, стоя в могиле уже по пояс, вытаскивает на поверхность мертвеца, и мне стало дурно. Потом я вспомнила, что людей принято хоронить в гробах, а мистер Фарроуч едва ли в силах голыми руками раскопать шесть футов земли. Тут он прервал своё ужасное занятие и замер, всё ещё стоя на коленях и будто приходя в себя. А потом начал сгребать разворошенную землю и ссыпать её обратно.
Прежде волнение от тайного преследования, боязнь быть застигнутой врасплох и жгучий интерес к происходящему подогревали мою кровь, невзирая на пронизывающий ветер и повисшую в воздухе влагу. И только сейчас я наконец почувствовала, насколько замерзла, и, не удержавшись, чихнула. Я тут же в испуге зажала себе рот, но мистер Фарроуч на том берегу, к счастью, не услышал. Похоже, он уже полностью успокоился и теперь утаптывал землю, чтобы скрыть следы своего недавнего помешательства. В том, что это было помешательство, я даже не сомневалась. Кто в здравом уме станет раскапывать голыми руками могилу? Похоже, там покоится кто-то очень близкий ему. Надо будет выяснить личность этого родственника.
Я поднялась и поспешила наверх, к дороге, чтобы вернуться в замок раньше него. Весь обратный путь я ёжилась, чихала и корила себя за беспечность, из-за которой забыла о теплой одежде. Мне в спину летел какой-то сухой тренькающий звук. Я так и не поняла, откуда он исходил, — казалось, отовсюду одновременно. И я пришла к выводу, что звенит у меня в голове.
Может, это, что называется, первый звоночек простуды?
ГЛАВА 20
Поскольку мне уже не приходилось подлаживаться ни под чей шаг, вернулась я быстро. Теперь не могло быть и речи о том, чтобы искать комнату: я переполошила бы чихом весь замок. Да и пальцы озябли настолько, что подвижность им вернула только чашка горячего брусничного чая, которую Симона сунула мне в руки.
— Вот уж удумали гулять в такую погоду без плаща, — покачала она головой и тут же вернулась за помешивание гуляша. — Лаврушки достаточно? А то уже ничего не чую.
Кларисс, которой был адресован вопрос, сняла пробу и молча кивнула.
— Я забыла про платок и перчатки, а возвращаться уже не хотелось.
— Нечего мне уши пудрить, — хитро прищурилась Симона, и я едва не вылила на себя чай.
Неужели она видела, как я следила за мистером Фарроучем?
— Лапшу на уши вешать, — буркнула Кларисс, не отрываясь от мытья посуды.
— А?
Девушка повернулась и назидательным тоном пояснила:
— На уши вешают лапшу, а пудрят мозг.
— Вот ещё учить она меня будет! — возмутилась Симона. — А то я не знаю, куда и что вешают. Где это вы видели, чтобы мозг пудрили? Он же здесь! — она постучала костяшками по своей голове, чтобы показать, где именно. — Экая ерунда!
Женщина обернулась в поисках поддержки ко мне и Иветте. Я уклонилась от ответа, прикрывшись чашкой, а Иветта что-то неразборчиво пробормотала (я не разобрала, что именно, но было очень похоже на «оно, конечно, Кларисс дело говорит, но высказывать против вас себе дороже выйдет»).
Симона, помахивая большой деревянной ложкой, с довольным видом вернулась к гуляшу.
— О чём бишь это я? А, так вот: всё это ерунду говорите, что, мол, забыли. Сейчас вся молодёжь такая: девушки сплошь и рядом норовят про подштанники с начесом запамятовать, мол, немодно, и без шляпок, прости господи, на улицу выбежать — всё, чтоб только перед парнями волосьями трясти. А те и рады, и никто не думает о том, какие дети слабые потом родятся. Вот взглянуть хотя бы на вас, — она обвиняюще указала на меня половником, которым уже помешивала рыбный суп. — Вот разве вы сможете вязанку хворосту на спине унести? А моя покойная бабка, светлая ей память, бывало, и три за раз утаскивала. Ооот такие бабы были в наше время!
Я не осмелилась перебивать её, чтобы поинтересоваться, для чего гувернантке таскать хворост, и она ещё долго продолжала в том же духе. А под конец почти насильно влила в меня безымянное чудодейственное средство по рецепту всё той же бабки. Горло обожгло так, будто мне внутрь залили камфорный спирт, — аж слезы на глазах выступили. Но пах сироп чудесно: черничным мармеладом и масляными слойками. Мои страдания были не напрасны. Уже через пять минут я перестала чихать, а через десять меня перестало знобить.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});