Лиза инстинктивно убрала со стола левую руку с огромным сапфировым перстнем, который не был залогом любви и желания, а был только хитрой уловкой Леонардо, чтобы окончательно убедить бабушку в своей лжи.
— Завтра я тоже пойду с тобой в больницу, Ана, — весело и беззаботно сказала Лиза, но всякий, кто хорошо ее знал, заметил бы, что серые глаза туманны и печальны. — Мне хочется посмотреть на детей и помочь тебе.
— Нет, нет, — Чано вытянул вперед руку, — я настаиваю, чтобы Ана взяла отпуск, пока я здесь, в Эль-Сефарине. Я же не могу все время заниматься делами, мне нужно и развлекаться. Что скажешь, Ана? Как ты на это смотришь? Пойдешь мне навстречу?
Ана посмотрела на него в некотором смущении, затем бросила на Лизу умоляющий взгляд.
— Позволь себе небольшую передышку, — рассмеялась Лиза. — Сколько можно работать, нужно и отдыхать, а иначе девушка привыкает чувствовать себя… неинтересной. Все на нее смотрят как на предмет мебели, необходимый, но незаметный. Понимаешь, о чем я?
— Да, конечно, я понимаю. — Ана перестала поправлять волосы и молча смотрела на Чано, как будто только что заметила, что он не просто вежливый и воспитанный помощник Леонардо, но, кроме того, еще и симпатичный холостой мужчина, который, можно сказать, в открытую предлагает ей испытать на нем свои чары. От этой мысли у нее захватило дух. — Чано! — вымолвила она.
— Да, это мое имя, — хмыкнул он. — Ах, вот наконец наши холодные напитки и churros.
Следующий час пролетел в непринужденной беседе, и когда они наконец направились к машине, небо уже начинало розоветь и лиловеть над пиками высоких гор. По дороге обратно в замок они увидели в поле стадо пасущихся козлов, которые старательно ощипывали чабрец и лаванду. Сцена была волшебная и чарующая, все тонуло в странной, почти меланхоличной красоте ночи в горах.
Noche triste note 6 и дымок, который поднимался от поленьев, сложенных в горящем камине в зале, треск дрока и веток розмарина, которые испускали аромат, смешивающийся с запахом крепкого кофе и коньяка. Высокая фигура графа отражалась в зеркалах с золочеными рамами, графиня доедала конфеты, которые делали в монастыре и заворачивали в серебряные фантики. После ужина, когда пробили маленькие серебряные часы, Леонардо помог Мадресите встать с бархатного кресла. Лиза поцеловала ее в щеку, и графиня ушла к себе в комнату, оставив после себя, как ароматный дым, прекрасные испанские слова:
— С Богом, до завтра.
Ветер сдул прядь волос со лба Лизы. Соломенную шляпку она сняла и держала на коленях, очень обрадованная тем, что Чано пробудет в замке несколько дней и поможет сгладить напряжение часа после ужина, когда графиня могла задать ей любой неожиданный вопрос. К тому же Лиза неизменно чувствовала, как напряжен и насторожен сам Леонардо; он, как тигр на охоте, готов был в любой момент вмешаться в разговор, чтобы парировать эти внезапные и очень неловкие вопросы, всякий раз опережая Лизу с ответом.
— Вы должны назначить день свадьбы, — сказала графиня вчера вечером. — Леонардо, я настаиваю. Ты должен помнить, мой мальчик, что я могу сегодня лечь спать и завтра уже не проснуться. Я старая женщина, и все мои желания остались в прошлом — кроме одного. Я живу только ради того, чтобы присутствовать на твоем венчании в соборе в Хаене, где мы венчались с твоим дедушкой. Неужели это такая невыполнимая просьба, неужели тебе трудно назначить день, чтобы над вами прозвенели свадебные колокола, прежде чем они прозвучат на моей панихиде?
— Ты у меня вечно молодая, — пошутил он, — но обещаю тебе, что скоро мы обсудим это с той, кого я выбрал себе в жены.
С этими словами он поднял бабушку на руки и направился в ее покои. И сейчас, подставляя лицо горному ветру, Лиза очень отчетливо вспомнила выражение его лица — его черты застыли, словно были отлиты из бронзы, и в них читалась мука и боль. Проходя мимо Лизы, он мельком кинул на нее взгляд, чья темная глубина была непроницаема, как ночь, в которой нет надежды на появление звезд.
Машина Чано Веларде подъехала к литым чугунным воротам замка, которые еще не закрыли на ночь. Она быстро неслась по обсаженной деревьями аллее к дому. Ана тихо смеялась над чем-то, что говорил ей Чано, и Лизу охватило тоскливое чувство одиночества и неприкаянности. Она, которая считалась невестой самого Леонардо де Маркос-Рейеса, была лишь случайной прохожей, посторонней, чужой. На совести у нее лежал секрет, который отягощал ей сердце так же, как тяжелый сапфир ее руку.
Наконец машина остановилась на переднем дворе, под украшенным изразцами каменным выступом, на котором покоились полукруглые балконы башен. Они стояли у лестницы, которая вела к обильно украшенному скульптурными изображениями центральному входу в замок. Над входом были выбиты в камне трогательные испанские слова, которые врезались ей в сердце, хотя каждый прохожий, наверное, надеялся, что они несут реальный смысл.
«Mi casa es tu casa». Мой дом — твой дом.
Когда они вошли в замок, весь холл сиял огнями. На столике у стены лежала сигарная коробка из тисненой кожи, и Чано остановился, чтобы взять оттуда тонкую, длинную, с крепким ароматом сигару. Он слегка размял ее пальцами, потом один конец вставил в серебряный мундштук и поднес огонек зажигалки к другому концу, пока наконец дым не пошел у него из ноздрей. И Лизу снова охватило то безудержное, похожее на панику чувство, которое посетило ее вчера вечером, — что ей немедленно надо уйти отсюда, укрыться, хотя бы у себя в комнате.
— Пойду переоденусь к ужину. — Она старалась говорить спокойно, но голос ее дрожал. — Большое спасибо за приятно проведенное время, сеньор. Деревня Эль-Сефарин действительно очаровательное место, и я согласна с вами, что его жаль было бы отдать на откуп туристам.
— Этого не будет, пока я здесь хозяин. — Слова звонко разнеслись по всему залу, и Лиза невольно обернулась, не в силах удержаться.
Леонардо вышел из своего отделанного кожей кабинета. Черные вихры дыбом стояли надо лбом, словно, сидя за столом и занимаясь бумагами, которые привез Чано, он ерошил волосы рукой, погружая пальцы в их густые волны. На нем была полосатая шелковая рубашка с расстегнутым воротом и темные рубчатые брюки, схваченные на поясе тонким кожаным ремнем. Во всем его облике была некоторая домашняя непринужденность, которая поразила Лизу и делала Леонардо еще более привлекательным.
— Я так понимаю, Чано, что ты показывал Лизе пуэбло? Хотя в общем-то тебя никто не просил об этой услуге. — От этих ядовитых, резких слов Лиза невольно перевела взгляд на его губы и увидела, как они твердо сжаты, какая в них появилась надменность. Стало ясно, что раз он что-то решил, ничто уже не заставит его свернуть с дороги… разве что его убьют. Хотя выглядел он очаровательно, она заметила в нем стальную властность, и по спине девушки пробежал холодок.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});