Освоился постепенно, дух перевел и уже не боюсь станка, чувствую; мой он, послушный, и мы понимаем друг дружку.
К вечеру ушел мой старичок, словцом не подарил, едва кивнув на прощанье… А к утру что-то запоздал. И весь какой-то мятый, в сером поту.
— Что, — спрашиваю, — Кузьмич, никак, прихворнул?
— Не я, машина моя, хвороба ее бери.
Машиной он назвал мопед, вернее, велосипед с мотором. За километр от завода слышно было, ребята бывало, говорят: «Кузьмич едет», — так он тарахтел, окаянный. Вроде самолета на бреющем, все нутро выматывал. А в это утро прибыл в полной тишине, педали крутил. С его-то сердчишком. Жаль мне его стало: не зря добреньким с детства прозван. После смены прочистил ему мотор, зажигание поставил. Он сел, закурил, вздохнул этак печально.
— Завидую, — говорит, — на тебя, парень. Редкий талант к металлу. И дом на себе тянешь, и тут молоток. А у меня, слышь, два лба, и те непутевые. В кого пошли? — Покряхтел, хлопнул себя по коленке. — Ладно — я тоже добрый, завтрева в смену покажу, как резец заточить.
И ушел, потрусил к выходу.
А меня будто по башке стукнуло. Стало быть, он мне за услугу отплачивает. Так за так. Я ему мотор, он мне заточку? А если б я вал угрохал, такой убыток заводу — это ничего? Свалил бы на меня вину, и баста. Накладка в ученье, и все концы. Не свое, не жаль… Нет, не успел я ему плюнуть вслед. А и плюнул бы, что толку…
И знаешь, — произнес Иваныч чуть погодя, — что-то после того во мне перевернулось, никогда я с такими людьми не сталкивался. Сам был открыт, думал — и все такие. А он, кулачок, будто в чистый колодец плюнул. И пошли круги. Долгое время еще приглядывался к людям, за каждой улыбкой ждал подвох, осторожен стал, недоверчив. Вроде болезни какой, такое он в меня заронил недоверие… Тоже наука, будь она неладна.
— Сам-то других учил?
— Пришлось. Только не сразу. До учительства длинная дорожка была и не совсем гладкая. Вернее, совсем негладкая, ямы да рытвины. Только об этом после, давай-ка отложим на завтра, а то Надюха моя нервничает.
Я оглянулся, проследив за его взглядом: в светлом квадрате окна рисовался склонившийся над вязаньем хрупкий силуэт Нади. Не ложилась, Колю ждала. Наверное, нечасто они были порознь такое длительное время — целых полдня…
Стало быть, завтра. Но тут я вспомнил, что завтра наметил сходить в партком, и тут же сказал об этом Николаю Ивановичу. Похоже, он даже обрадовался передышке: с непривычки длинные разговоры давались ему нелегко.
— Ну и ладно, — сказал он с готовностью, — а я пока с мыслями соберусь…
ДЕНЬ ВТОРОЙ
Сказать, что день второй провел без Николая Иваныча, было бы не совсем точно. Он как бы присутствовал незримо. Это стало понятно потом и несколько неожиданным образом, а вначале было знакомство с заместителем секретаря парткома Игорем Сергеевичем Кисленко, на котором, в числе других обязанностей, лежала связь с печатью. Связь эта в данном случае представлялась довольно расплывчатой — мне хотелось узнать, в чем суть проводимой реконструкции старейшего в России завода, и тут скорее к месту был инженер. Но секретарь парткома Владимир Михайлович Костин, которого я знал прежде, в ответ на мои сомнения лишь загадочно усмехнулся:
— Ступай к нему, не пожалеешь… В конце коридора налево, там его кабинет.
Честно говоря, всегда испытывал некоторое предубеждение к молодым обладателям отдельных кабинетов, а он оказался именно таким: молод, щеголеват, с исчерна-волнистой модной прической и вежливой сдержанностью жестов.
— Слушаю вас…
И выжидающе постучал пальцами по столу. Но поняв, что мой интерес к заводу связан с Николаем Иванычем Дашковым, вдруг весь преобразился в доброй улыбке, снявшей отчужденность, точно солнышко проступило сквозь хмурь озабоченности.
— Так вы знакомы? — прорвалось в нем совсем по-мальчишески. Казалось, одно только имя Дашкова мгновенно сблизило нас.
— Больше того, — сказал я. — Как-то мы с ним сразу подружились. Бывает так…
— Точно! По себе знаю. Прекрасный человек!
— В смысле — работник?
— В смысле — активный. Мы же вместе все время в общественных делах, — проговорил он все так же торопливо, с каким-то радостно-вспоминающим выражением на лице. — Без него ведь ничего не обходится! Посвящение в рабочие: Николай Иваныч. Семинар — он готов. Выступить в школе перед выпускниками — опять он. И говорит здорово о своей работе, интересно, потому что отлично знает дело. Позвонишь среди дня — он тут как тут, успел и домой съездить, переодеться. А после выступления, хоть полчаса до смены, опять к станку. А уж что не доделал — в субботу явится, наверстает. Не зря его начальник цеха так охотно и отпускает, за таким не пропадет. Оч-чень, очень обязательный человек… Прямо на редкость!
В устах Игоря Сергеевича это звучало как высшая похвала, может быть, потому, что сам он был такой, хотя, казалось бы, и не имел непосредственного отношения к производству.
— Минутку, — остановил я Игоря Сергеевича, зацепившись за смутившую меня мысль о действенности этих запланированных мероприятий с подростками. — Ну, выступили в школе, и что дальше? — Должно быть, он уловил прозвучавшее в моем голосе сомнение. — Послушают вас парни, мечтающие бог весть о чем, и сразу хлынут на завод?
Кисленко стукнул ладонью по столу:
— Еще как! Они же дома только и слышат: институт, институт, институт! А тут им глаза открыли на профессию! На десятки интереснейших вещей! Энергетика, механика, электроника. Вы думаете, после школы сразу сядешь на ЭВМ?! В вечерний вуз! Пожалуйста, учись, дверь открыта, я сам…
И тут выяснилось, что Игорь Сергеевич не так давно закончил вечернее отделение института, заведовал отделом технической информации, прочно в курсе всех заводских дел, а в партком его избрали как неутомимого общественника, без которого не обходилось ни одно важное мероприятие. Передо мной сидел человек, в котором счастливо сочетались производственник и организатор.
Еще утром, разглядывая в коридоре стенд с расписанием лекций, я подивился широте их диапазона: тут была и экономическая учеба, и международное положение, и встречи с артистами, и даже лекции на тему семьи и брака в советской литературе… Игорь Сергеевич то и дело отрывался к трещавшему телефону и, судя по его коротким, четким репликам, занимался всем, что ставила в повестку дня сама жизнь: от реконструкции завода до торжественного вручения свидетельств о рождении. Молодых пап и мам поздравляли и медики, чьей заботе вверялись малыши, и учителя, которые когда-то еще будут учить их уму-разуму.
И все это надо было успеть, утрясти, согласовать — время было четко расписано в