Читать интересную книгу Шестиглавый Айдахар - Ильяс Есенберлин

Берке обвел собравшихся долгим изучающим взглядом.

– По воле аллаха я, властитель Золотой Орды Берке-хан, открываю совет. Аминь. – Он провел сложенными ладонями по лицу.

Собравшиеся замерли в ожидании. Хан сказал:

– Сегодня у Золотой Орды много важных и неотложных дел. На юге Кулагу-хан отравил потомков Джучи – Беркенжара и Болгутай огланов и, вырезав их людей, завладел всем Ираном и Азербайджаном.

Не лучше дела на Востоке. С тех пор как Арик-Буги и Кубылай затеяли войну, не в нашу пользу сложились обстоятельства в Мавераннахре, Хорасане и Хорезме. Алгуй – отпрыск знаменитого Байдара, который раньше не выказывал непочтительности к Орде, изгнал из Джагатайского улуса Эргене-хатун и объявил себя ханом. Он захватил Мавераннахр и Хорасан, а сейчас его тумены готовы бросить к ногам Алгуя Хорезм. Он посмел вырезать наших наибов и сборщиков налогов в Бухаре и Самарканде. – Берке замолчал, колючими зрачками из-под опухших век оглядел собравшихся. – Что скажете вы, лучшие из лучших, бесстрашные из бесстрашных, сносить ли могучей Золотой Орде эти обиды или обнажить против непокорных меч? А может быть, кто-то из вас укажет иной путь, чтобы наказать врагов?

Никто не успел ответить хану. Распахнулась дверь, и в зал вошел Салимгирей. Нарушать ход совета считалось страшным преступлением. Решиться на это мог только начальник личной охраны, если хану угрожала опасность или если прискакал гонец с особо важной вестью.

Все ждали, что скажет сотник.

– Говори, – брови Берке сошлись на переносице, а глаза впились в лицо Салимгирея.

Тот поклонился:

– Плохие вести, великий хан…

– Я приказываю – говори! – повторил Берке. – Здесь собрались те, кто может знать все.

– Великий монгольский хан в Каракоруме Арик-Буги послал в землю орусутов свой отряд под предводительством Шелкене-баскака, не сообщив об этом ничего в нашу ставку. Воины стали требовать у орусутов ту дань, которую они обычно присылают в Орду. Орусуты выказали непокорность и окружили отряд Шелкене-баскака. Гонец сказал, что отряду грозит гибель.

– Значит, жив еще старый волк Шелкене? – взволнованно спросил Бархудур.

– Выходит, что да, – сказал Салимгирей, – если тянет из орусутов жилы.

Бархудур хотел одернуть сотника. Его ли дело вмешиваться, когда говорит чингизид, но Берке вдруг властно поднял руку.

– Никаких податей для Каракорума, – жестко сказал хан. – Пусть гонец передаст орусутам, что они могут полностью вырезать отряд. Живым мне нужен только Шелкене-баскак. Проследи, сотник, за этим сам. Шелкене-баскак много сделал для величия трона, и я хочу, чтобы он вернулся в монгольские степи живым.

Члены совета молчали. Приказ Берке означал полный разрыв с Каракорумом. Все ждали этого давно – ссора была неминуема, и все-таки происшедшее для многих показалось неожиданным.

Бархудур, пользуясь правом самого старшего из потомков Джучи, сказал:

– Великий хан, принимая это решение, вы тем самым нарушаете главный завет Чингиз-хана…

– Я знаю и помню об этом, – сухо сказал Берке.

– Надо ли поступать так?

– Да. Это нужно для благополучия Золотой Орды.

Взгляд Берке упал на двадцатилетнего Улкетай-нойона. Он был внуком эмира Джалаиров атабека Кадана, который в свое время воспитывал сына Чингиз-хана – Угедэя. Его отец Алжетай верой и правдой служил Угедэю и за свою честность и прямоту был пожалован званием эмира. В тот год, когда курултай поднял на белой кошме великим монгольским ханом в Каракоруме сына Тули храброго Менгу, Алжетай не боясь мести, сказал чингизидам: «Каждый из вас давал в свое время клятву, что сделает ханом, согласно заветам великого Чингиз-хана, любое живое существо из потомства Угедэя. Известно, что даже корова не посмеет есть траву, куда ступит это существо, а собака не решится нюхать его след. Вы же сегодня нарушили клятву».

Ответил ему Кубылай: «Да, мы давали клятву… Но ведь первыми дедовские законы нарушили потомки Угедэя. Чингиз-хан говорил: „Если кто-то из моих потомков совершит преступление или перестанет уважать законы, то такого человека могут судить только мои потомки, собравшись вместе“. Род Угедэя же, никого не спросив, умертвил внука Джагатая – Алталу-оглана. Если тебе мало, то я скажу еще… Разве не сам Угедэй, умирая, попросил сделать его преемником младшего сына Шарамуна? И здесь его потомки нарушили закон, подняв на белой кошме ханом Гуюка».

Это была истинная правда, и Алжетаю пришлось замолчать.

Так это было тогда. И, глядя сейчас на Улкетая, Берке подумал, что чингизиды уже давно не придерживаются порядков, установленных их великим дедом, а когда нужно, толкуют их так, как это выгодно им. Что ж, свой улус, свое ханство, свои интересы ближе.

Ни раскаяния, ни угрызений совести не испытывал Берке, решившись на разрыв с Каракорумом. Наоборот, приняв и объявив это решение, он почувствовал облегчение. Больше не было тайных мук, неуверенности. Отныне Золотая Орда все решения будет принимать сама, без оглядки и выпрашивания позволения у монгольского великого хана. И больше не надо отсылать в центральную ставку часть добычи и дани, собранной с подвластных народов.

Уверенный в правильности принятого им решения, Берке обратился к членам совета:

– Скажите мне, кто сейчас великий хан монголов – Кубылай или Арик-Буги? Они сами не могут ответить на этот вопрос. Так, может быть, нам пришла поры посылать дань обоим? Нет. Золотая Орда отныне ни с кем не будет делиться своею добычей. Нам предстоит поднять меч на Кулагу и Алгуя и поэтому самим понадобятся скот и хлеб, который мы получаем из покоренных земель, чтобы кормить наших воинов. Нам нужно золото и деньги, чтобы снаряжать тумены и награждать храбрых и доблестных.

Большинство членов совета согласно закивали, заговорили, одобряя мудрость хана. И только Бархудур и Саук не проронили ни слова. Они были самые старые здесь и еще хорошо помнили блеск и величие империи, созданной Потрясателем вселенной, помнили время, когда между чингизидами царил мир и объединяла одна цель. Старые воины понимали, что теперь, когда Золотая Орда отделилась от монгольского великого ханства в Каракоруме, зашатался остов монгольского государства и белое девятихвостое знамя Чингиз-хана уже никогда не соберет вокруг себя сильное и единое войско. Предчувствие близкой беды носилось в воздухе. Золотая Орда, главная опора Каракорума, отвернулась от него в самое трудное время. Но, видимо, так было предначертано судьбой, потому что на все, что происходит на земле, есть воля аллаха.

Совет в этот день продолжался долго. Было решено направить против Кулагу двадцать тысяч воинов под предводительством Ногая, а десятитысячное войско на Алгуя поведет сам Берке. В аулы и кочевья Дешт-и-Кипчак помчались гонцы объявлять народу ханское решение, звать кипчаков, мангутов, булгар и джигитов других племен, покоренных Золотой Ордой, в поход.

Вечером того же дня во дворец прибежал нукер и, упав ниц у ног Берке, закричал:

– О великий хан! Я принес вам плохую весть!..

– Когда здесь кто-нибудь явится с хорошей вестью? – зло бросил хан, и лицо его залила матовая бледность, недоброе предчувствие сжало сердце. – Говори. Что случилось?

– Убит один из ваших лебедей!

Суеверный Берке вздрогнул и отшатнулся словно от удара.

– Искать! Искать виновного! Я предам его самой страшной смерти, какая только есть на земле!

Но поиски были напрасными.

Со смертью лебедя поселилась в душе Берке смутная, щемящая тревога. Она была похожа на предчувствие, мешала жить, думать, действовать. Это был знак судьбы, но какой, о чем он предупреждал? А может быть, это само Небо говорило хану о том, что, раз погиб один из священных лебедей, значит, и один из походов, задуманных Берке, будет неудачным? Тогда следовало искать выход.

И хан нашел его. Вместо себя предводителем войска, идущего против Алгуя, он назначил молодого нойона Улкетая.

Мудрый Бархудур попытался осторожно предупредить хана:

– Улкетай слишком молод. Ему всего двадцать лет… По плечу ли будет такое дело?

Берке возразил:

– А сколько было нам с тобой, когда отцы отдавали под наше начало тумены? Улкетай молод, но у него много силы и большое желание отличиться в битве. Я верю в него…

Подготовка к походам шла в Орде по издревле заведенным порядкам, поэтому каждый знал, что ему делать, и выполнял порученное рьяно, без проволочек и задержек.

Берке по-прежнему каждое утро приезжал на камышовое озеро и подолгу слушал тоскливые крики одинокого лебедя.

Ощущение надвигавшейся беды не проходило. Люди внимательно следили за каждым шагом своего хана и не понимали его. Как и все чингизиды, он ни к кому не знал сострадания, но почему же тогда хан так переживает и тоскует о погибшем лебеде? Неужели годы смягчили сердце Берке?