— Погоди, маг, каяться, — прервал Три Ножа. — Значит, демонов больше не будет?
— Не будет.
— Зимородок, а сам-то ты не можешь на них змея или там спрута наслать? — выкрикнул с места Син Щербатый.
— Могу. Но это бессмысленно — они знают, что я могу это сделать, и держатся настороже. Врасплох их теперь не застанешь.
Ватага после выкрика Сина насторожила уши, но ответ мага вызвал разочарованный гул. Палубный вклинился в гул ватаги разъяренным воплем:
— Гладко стелешь, маг. Поначалу ты тоже соловьем разливался, а вон что вышло. Да и брешешь ты насчет того, что можешь змея наслать, — вон ты как над фризругами квохчешь! Не будешь ты никого на них насылать: там, кроме магов темных, и люди безвинные есть, а их ты губить не станешь. Так ведь? Ответь.
Зимородок посмотрел на море.
— Да.
— Слышите! — торжествующе заорал палубный. — Ежели нам глотки резать начнут, он и не шелохнется. Для него мы что? Пустое место! Что скажешь, маг?
Зимородок долго молчал и наконец ответил:
— Я не буду стоять сложа руки.
— Не будешь? — захохотал Руду.
— Руду! — рявкнул Три Ножа. — Я еще не кончил говорить!
Палубный махнул рукой — говори, мол, и так все ясно.
— Зимородок, если старый договор нарушен, то почему бы не заключить новый? — неожиданно спросил баллистер.
Никто не мог понять, куда гнет Три Ножа, а он стоял и выжидающе поглядывал на мага.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросить Зимородок.
— Светлые маги могут заплатить не пять тысяч колец на долю, а десять?
Тут все рты пораскрывали. Десять тысяч золотых колец! И ждали, что ответит маг.
— Могут, — сказал Зимородок.
— А пятнадцать? — не унимался Три Ножа, как будто он в кости в кабаке играл и поднимал ставку.
— Могут, — ответил Зимородок.
— Ага, — удовлетворенно протянул Улих. — Ну, так… Коли светлые маги заплатят по пятнадцать тысяч на долю, то я с тобой. — И он повернулся к ватаге. — Братва, кому не по нраву пятнадцать тысяч колец золотом?
Однако зря Три Ножа в Сыны Моря подался, ему бы самому купцом быть, как тот фризруг рыжий, или даже ростовщиком — ухватки те же. Все, услыхав про пятнадцать тысяч на долю, вконец ошалели, а я к тому же обалдел не только от закидона Улиха, а от того, что баллистер пошел против палубного. Впервые такое происходит, обычно-то они в одну дуду дуют. Когда в воздухе лишь повеяло расколом, я встревожился: мало нам фризругов, так теперь еще ватага промеж собой перегрызется, а нам кучей держаться надо — это ж ежу понятно.
Ожерелье сидел уткнувши глаза в песок, и понять, что варится сейчас у него в голове, было никак невозможно. А кормчий… Вот тут-то я и раскрыл варежку по-настоящему. Кормчий спал! Сова, задрав подбородок к звездному небушку и закинув могучие лапищи за загривок, дрых без задних ног, тихонько похрапывая, и ничего его не будило.
Палубный стоял мрачный, темнее самой темной тучи. Он раскрыл было рот, но Три Ножа опередил его.
— Слышь, Зимородок, — закричал баллистер, — погуляй по бережку недалече, пока мы тут решение примем.
Маг посмотрел на баллистера, подхватил посох и без слов пошел по пляжу. Отойдя на некоторое расстояние, он сел на берегу лицом к морю.
Три Ножа стоял, уперев руки в пояс, и довольно улыбался.
— Я, братва, одно время был знаком с магами не понаслышке, — громко сообщил он. — Золото для них что песок, им на него плевать. — Для убедительности он взрыл носком сапога песок вокруг себя. — И много у них золота. Пятнадцать тысяч для них капля в море.
Палубный наливался кровью все больше и больше.
— Куда ты всех тянешь, баллиста безмозглая? — Рев Руду перекрыл даже шум волны, накатывавшейся на берег.
Его озлобленный вопль был последней каплей. Ватага, доселе молча внимавшая палубному и баллистеру, вышла из ступора. Семена раздора, посеянные Руду и Три Ножа, взошли. Братва разделилась. Орали все. Одни голосили, что пусть маг катится колбасой до самых врат преисподней, другим пятнадцать тысяч колец, затребованных Три Ножа, белый свет застили. Еще бы… Даже тот, на чей нос приходится всего одна доля, получит столько, что сиди он сутками напролет за игрой в кости по крупным ставкам и проигрывай изо дня в день — все равно ему на пять жизней хватит, а может, и поболе: он же будет богаче иной знати, у которой род тянется, как хвост у змеи — от самых ушей. За половину только можно купить весь Рапа с Шухой в придачу. Поэтому тех, кто кричал за Три Ножа, было больше, чем тех, кто принял сторону палубного. Кричали, размахивали руками…
Крики разбудили кормчего, спавшего сном младенца. Он сел и протер глаза.
— Чего шумят, Даль? — поинтересовался он у меня.
Я в сваре не участвовал. Пусть я возрастом и мал, но мой голос тоже вес имеет. Только мне эта свара была как собаке пятая нога. Меня тянуло к магу, и я готов был идти за Зимородком хоть на край света. Он ведь раскрыл мне глаза на себя: я тоже маг. Правда, мне обучаться надо. А что мне золото по сравнению с этим? Конечно, деньги, они никогда помехой не бывали, но магам, похоже, на золото плевать — прав Три Ножа: ишь как Зимородок тысячами швыряется! И не моргнет. Не нравилось же мне то, что братва вот-вот в глотки друг дружке вцепится.
— Рядятся, — кратко ответил я кормчему.
Сова вопросительно хмыкнул, и я объяснил ему, что к чему.
— Однако, — крякнул он и задумался.
Ну вот, подумал я, сейчас ты поднимешься и тоже хайло распялишь от неба до земли. Но кормчий не стал встревать в общий хай и остался сидеть. Он, позевывая спросонок, вертел башкой и недовольно хмурился.
— А что Ожерелье? — снова спросил он.
— Знал бы я. Не видишь? Сидит. У него и спрашивай.
Ожерелье сидел низко опустив голову, играл желваками и водил указательным пальцем по песку, пропахивая ногтем длинные борозды. Когда кормчий окликнул капитана, рука того замерла, доведя очередную борозду только до половины.
Ожерелье обвел взглядом гомонящую ватагу и усмехнулся, нехорошо так, с прищуром.
— Вставай, Сова, — сказал он. — Кончать надо с базаром, язви их в бок.
Кормчий с готовностью и во всю мочь гаркнул, перекрывая гомон:
— Хватит орать!
Вопли разом стихли.
— Гляди-кось! Сове спать помешали! Заухал! — ехидно выкрикнул Щербатый.
— Уймись, Щербатый, не шепелявь, а то последние зубы повыпадают, — беззлобно отмахнулся кормчий и гаркнул во второй раз: — Слово капитану!
Ожерелье встал так, чтобы его видели все.
— Разорались, бакланье щипаное, — произнес он и добавил с издевкой: — Вам впору рыбой торговать: глотки в самый раз — далеко слышно будет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});