вернет, у Иноземцевой таких денег нет, вот и решил он просто – написать заявление об угоне личного транспорта.
Болотаев дважды встретился с этим, как он определил, пропойцей Лёхой и даже обещал, что в течение года он по частям выплатит сумму ущерба.
– Да ты что? – на блатной манер отвечал Лёха. – И я буду по частям машину покупать? И весь год пешком ходить? Я ведь ясно и по-русски сказал: утром деньги – вечером я заявление заберу. И разве я не прав? За базар отвечать надо. А за своих баб тем более.
Обычно командировка длилась неделю, а на сей раз Болотаев, сославшись на работу, которую он тоже делал, пробил две. Тем не менее какого-либо прогресса в деле Иноземцевой он не добился, и адвокат прямо сказал: нужны деньги, и тогда либо Лёха отзовёт своё заявление, либо прокурор, получив своё, спишет всё на лёгкое хулиганство, и в этом случае грозит лишь условный срок, а так ей приписывают грабёж, угон, порчу и так далее. И самое интересное, Тота лично ходил в приёмную начальника энергетиков и даже дождался на улице Пал Палыча, но, оказывается, ещё до инцидента Иноземцева была уволена за нарушение трудовой дисциплины и к тому же при выносе её вещей из комнаты общежития обнаружили зэковский ватник с заточками.
Словом, о положительной характеристике с места работы и речи быть не может, и уже не первая судимость – рецидивистка.
Это был почти что пожизненный приговор Иноземцевой и, как понял Болотаев, вызов ему самому. А спасение только одно – деньги.
Вернулся Тота в Москву, стал искать деньги. Он думал, что у него много богатых друзей, особенно тех, кто привязан к эстраде, – оказалось, что Тота уже не их круга человек. В общем, никто в долг денег не дал. Нашел лишь в кредит одну тысячу рублей под двадцать процентов годовых. Это значит, что он теперь должен свою стипендию, восемьдесят рублей, отдавать кредитору в течение пятнадцати месяцев.
А как и на что ему дальше самому жить?
Об этом он и не подумал, потому что действовал не как финансист, а как он считал надо, то есть, наверное, как учили в институте культуры, а может, как подсказывала интуиция.
Вернулся Тота в Сибирь и прямо к Лёхе, думая, что тот несказанно обрадуется. А тот говорит:
– Что? Тысяча? Да ты что?! Ведь этой машине цены не было. – И оказалось столько достоинств, что красная цена – пять тысяч.
– Да ты что?! – Это уже Болотаев изумился. – За такую рухлядь?
– Но-но! – осадил его Лёха. – Ты классику читал? Торг здесь неуместен.
На следующий день Болотаев был у следователя прокуратуры – тысячу показал, на что тот прямо в своем кабинете, ничего не боясь заявил:
– Вторая судимость. Масса отягощающих обстоятельств. Отрицательная характеристика с места работы…
– Как отрицательная? – перебил Болотаев.
– Не знаю… Вот. Печать, подпись, дата. Так что учитывая наши добрые отношения, уважая моих чеченцев-друзей по армии – три тысячи и сразу, а не по частям… Но если дойдет дело до суда, то это всё утроится. Так что спешите… И пусть хотя бы дадут характеристику положительную с места работы. Отрицательных в нашей практике я и не встречал.
Обескураженный Тота поздно вечером возвращался в общежитие, когда чисто боковым зрением уловил, как какие-то подозрительные тени отделились от заснеженной стены, двинулись за ним, и по походке одного из них он вроде узнал Лёху, и надо было бы интуитивно мобилизоваться, но он устал, очень устал и уже оправдывал в душе самого себя, что, мол, всё, что мог, он сделал и ещё, может, сделает, а на данный момент надо завтра возвратиться в столицу и там время покажет, как и без того мрачный мир и вовсе померк.
Очнулся он в какой-то машине. Окончательно пришёл в себя в приемном отделении больницы, откуда хотел и смог бы быстро уйти, потому что было очень холодно, грязно, всюду ещё не запёкшаяся кровь и какая-то вонючая слизь и никакого внимания.
Добрые люди, которые его обнаружили и доставили в больницу, уехали. Принявшая его врач с ходу спросила паспорт, и только тогда Тота понял, что его обворовали, но оглушили не совсем, потому что он всё же сообразил, что теперь идти ему некуда, а больница – и крыша над головой, и государственное учреждение, где не только врачи, но и милиция, может быть, поможет ему, а более теперь и некому.
Только теперь Болотаев ощутил состояние, когда ты в далеком, чужом краю, без документов, без денег и никого из знакомых, а тем более родных нет.
Вот теперь он с ещё большей болью стал думать об Иноземцевой… А какого ей? К тому же в тюрьме. А каков он сам? Кто теперь ему поможет?
От этих мыслей, а скорее от сотрясения, у Болотаева в голове начался страшный гул… Очнулся он в палате.
– Вы свою фамилию, имя помните? – Над ним доктор в белом халате.
Было ещё много вопросов и беглый осмотр, после которого был поставлен диагноз:
– Вам повезло – шапка у вас хорошая. Она вас и спасла… Кстати, к вам товарищ из органов.
Почему-то Болотаев подумал, что это должен быть тот же следователь прокуратуры с ухоженными ручонками, который даже побрезговал у него тысячу рублей взять. Однако появился простой капитан милиции – по виду работяга с большими, грубыми ручищами. Он, как, наверно, положено по инструкции, тщательно провел допрос потерпевшего, всё записал и в конце спросил:
– Особые пожелания есть?
– Есть, – бойко ответил Тота. – Как бы улететь в Москву – паспорта и денег нет?
Капитан немного подумал и сказал: