Их чувство внешне проявлялось очень сдержанно — в пожатии руки, в теплоте взгляда.
По вечерам в 23-й квартире, у Крамеров, собирались друзья. Услышав звонок, из кухни спешила Гертруда — высокая, стройная женщина с седой прядью в темных волосах, неплохо, хотя и с акцентом, говорившая по-русски. За ней в прихожей появлялся ее муж Герман, энергичный, но молчаливый человек с застенчивой улыбкой. Он, как и Альберт, был до Испании подпольщиком.
Часто бывал у Крамеров со своей женой Иоганн Вольф, представитель иностранных рабочих на заводе, высокий брюнет, очень живой и веселый.
Приходил и незаметно устраивался где-нибудь в уголке Карл, сосед Альберта по комнате, — самый молчаливый из всей компании.
— Железный человек, — говорил о нем Альберт. — Если нужно несколько суток сидеть, не спуская глаз с чего-нибудь, он выдержит…
Карлу совершенно не давался русский язык, и Лорхен, маленькая дочка Крамеров, однажды посоветовала ему:
— Дядя Карл, ты приходи к нам в детский сад. Мы тебя быстро научим говорить по-русски.
Бывали здесь чех Игнац с женой Паулой, другие политэмигранты. Играли в шахматы, беседовали о заводских делах, вспоминали Испанию, Париж, яростно спорили о международных событиях, добродушно подшучивали друг над другом…
Впервые Клавдия пришла сюда вместе с Альбертом, а потом стала забегать и одна. Встречая ее, Гертруда Крамер всегда радовалась:
— Ой, Клавочка, как хорошо, что вы пришли! Может быть, мужчины хоть ненадолго перестанут говорить о классовой борьбе.
Через открытую дверь из комнаты доносился громкий голос Вольфа:
— …при фашизме люди превращены в склаве… склаве… Альберт, как это будет по-русски?
— В рабов, — подсказывал Альберт.
— Да, да, в рабов, в послушные автоматы.
Заметив на пороге Клавдию, Вольф замолкал на полуслове и, широко раскинув руки, шел к пей:
— О, Клавдия Семеновна! Мы все вас очень ждем, наш дорогой доктор! Кстати, я давно хотел задать один, как это будет по-русски, нескромный вопрос: почему наш переводчик все время смотрит на нашего доктора, а наш доктор — на нашего переводчика? Может быть, это какое-нибудь новое заболевание?
— Что вы, Иоганн! — Клавдия покраснела. — Вам просто показалось. У нас с Альбертом чисто деловые отношения…
— Ах, это мне кажется? Хороню! — Он повернулся к Альберту. — В таком случае, расскажи Клавдии Семеновне, где ты провел вчерашний вечер!
— Интересно! — Клавдия старалась не смотреть на Альберта.
— Пожалуй, эту историю стоит рассказать. — В глазах у Альберта мелькнули веселые искорки. — Подходит ко мне днем один из наших испанцев и говорит: «Хесслер, у меня сегодня свидание». — «Поздравляю!» — говорю я. «Хочу сделать ей предложение», — говорит он. «Желаю успеха!» — говорю я. «Но мы не можем объясниться без тебя! — кричит он. — Я же не знаю русского, а она ничего не понимает по-испански!»
— И вы были посредником? — засмеялась Клавдия.
— Вот именно! — Испанец говорил, я переводил, а девушка копала землю носком туфли. Потом она сказала: «Нет!». Думаете, это был конец? Плохо же вы знаете испанский темперамент! Видя, что девушка не согласна, испанец сказал мне: «Ты можешь идти, Хесслер! Мы обойдемся без тебя». А утром, представьте себе, узнаю, что они решили пожениться!..
Когда затих смех, заговорили об Испании. И словно облачко грусти легло на лица Иоганна, Альберта, Германа.
Они часто вспоминали Испанию, читали стихи Эриха Вайнерта, хвалили только что вышедший «Испанский дневник» Михаила Кольцова.
В один из таких вечеров Иоганн вышел в коридор и вскоре вернулся с небольшим альбомом.
— Хочу сделать вам подарок, дорогая Клавдия, — сказал он. — Это альбом «Эстампы испанской революции». Издан в 1936 году в Барселоне. У меня два экземпляра. Один сохраню для матери, а второй разрешите подарить вам.
Клавдия была растрогана.
— Спасибо вам большое, Иоганн!
А он неожиданно погрозил пальцем Альберту:
— Смотри! Попробуй только обидеть нашего доктора!
И одной рукой он обнял Клавдию, а другой — Альберта.
Рубцовы с улицы Борьбы— Я хочу все знать о тебе и о твоей семье, — сказал Альберт.
— Ну, что ж, слушай.
…За несколько лет до революции слесарь челябинского железнодорожного депо Семен Рубцов купил дом на улице Таможенной. Это был целый «дворец» — комната и кухонька. В подвале в ненастье всегда стояла вода, ее вычерпывали ведрами. На Таможенной Рубцовы и прожили много лет.
Когда в середине 20-х годов начали переименовывать улицы, дошла очередь и до Таможенной. С тех пор она называется улицей Борьбы.
Правильно в народе говорят: не в богатстве счастье. Жили Рубцовы без особого достатка, но дружно и счастливо. Отец Клавдии, Семен Никитич, был по тем временам человеком необычным, жадно тянулся к знаниям, к культуре. Он любил музыку, и любовь эту старался передать дочерям — Клавдии и младшей, Нюсе. В доме был граммофон и много пластинок с оперными ариями. Отец иногда ездил в Екатеринбург — слушать оперу.
Мать Клавдии была верующей, а отец — «красным». Но постепенно мать перешла в отцовскую веру, и в 20-е годы иконы из дома исчезли. В семье говорили, что название сибирского села Рубцовка идет от их предков, сосланных царем после крестьянского бунта.
Но, пожалуй, самым удивительным человеком в семье был дед со стороны матери — Иван Лаврентьевич Салатов. Внешность у него была запоминающаяся: ясные голубые глаза, крупный нос, серебряные кудри, аккуратная белая борода. При взгляде на него сразу вспоминался знакомый по портретам писатель Лев Николаевич Толстой.
Семья деда (отец его был еще крепостным) приехала из Симбирской губернии строить Великий сибирский путь. Дед работал кондуктором на товарных поездах, попал в крушение, получил увечье и был уволен за негодностью. Судился с железной дорогой, последние деньги отдал адвокату, который поехал в Петербург хлопотать, выиграл дело, получил по доверенности пятьсот рублей и… не возвратился.
В жизни был дед страшно невезучим. Устроился каменщиком на строительство элеватора — обвалился бункер, деду придавило ногу. Когда поправился, мог работать только сторожем в кладбищенской церкви. В одну из пасхальных недель, ночью, церковный звонарь Митя услышал шум и разбудил деда:
— Лаврентьич! В храме кто-то ходит!
Дед, как был в исподнем, взял шумовку, которой собирал угли для самовара отца дьякона, зажег свет и пошел к алтарю. Между царскими вратами и престолом его и уложили грабители.
А между тем Митя на колокольне бил в набат, поднимая тревогу. В это время в Народном доме закончился спектакль, и люди бросились на звук набата (кладбище было — рукой подать, на том месте, где сейчас кинотеатр имени Пушкина).
Грабителей не поймали. А деда отправили в городскую больницу. После этого он уже работать не мог.
* * *
— Теперь ты знаешь историю нашего рода, — закончила свой рассказ Клавдия. — Интересные люди мои предки?
— Особенно отец и дед, — сказал Альберт. — Но я не узнал ничего еще об одной Рубцовой.
— О какой?
— О той, которую зовут Клавдия.
— Ну, здесь ничего интересного. Закончила Красную железнодорожную школу (ох, какие у нас учителя были чудесные, особенно по литературе и биологии!). Поступила на курсы по подготовке в институт. А потом — в Пермский университет, на медицинский факультет.
— А после учебы?
— Потом — работа. Врачом. Начинала еще в здравпункте на строительстве ЧТЗ.
— О, ты тоже строила завод?
— Строила — громко сказано. Но и медики участвовали. Помню штурмовую ночь, когда ставили паросиловую станцию. Прожектора горят, музыка гремит, а по настилам мчатся тачечники: одни вверх, другие — вниз! Это все Сафразьян организовал, был на стройке такой чудесный армянин. Но послушай, мой дорогой, — обратилась она к Альберту. — Я ведь тоже хочу узнать о твоем прошлом. Тебе это, кстати, не повредит, попрактикуешься в русском языке.
— Как, разве я не знаю русский язык?
— Прекрасно знаешь! Кто вчера на кухне кричал: «Клавдия, молоко выскочило!»?
— Выскочило, выбежало! Разве не одинаково? Ну, хорошо, слушай! Я расскажу тебе о Хесслерах. О Хесслерах из Бургштадта, округ Херенхайде, Саксония.
Хесслеры из БургштадтаВечером дверь небольшого дома на окраине Бургштадта задрожала от яростного стука.
— Открывайте, да поживее! Если не хотите нажить неприятностей! — потребовал грубый голос.
Дверь отворилась, и на пороге появился пожилой худощавый человек. Правый пустой рукав его рубашки был засунут за пояс. У дома полукругом стояли несколько штурмовиков.
— Признавайся, Хесслер, где прячется твой сынок! — заорал на хозяина дома здоровенный парень с нашивками на рукаве.