о героических подвигах и сбежала от мамы на фронт, – пишет Л. Кривощеков. – Сбежала в поисках подвигов, славы, романтики. И, надо сказать, ледяные окопы Полесья не остудили, не отрезвили романтическую девочку. В первом же бою нас поразило ее спокойное презрение к смерти… У девушки было какое-то полное отсутствие чувства страха, полное равнодушие к опасности. Казалось, ей совершенно безразлично, ранят ее или не ранят, убьют или не убьют. Равнодушие к смерти сочеталось у нее с жадным любопытством ко всему происходящему. Она могла вдруг высунуться из окопа и с интересом смотреть, как почти рядом падают и разрываются снаряды… Она переносила все тяготы фронтовой жизни и как будто не замечала их. Перевязывала окровавленных, искалеченных людей, видела трупы, мерзла, голодала, по неделе не раздевалась и не умывалась, но оставалась романтиком…» [1]
О «презрении к смерти». Мог ли понять боевой офицер, воюющий с первого дня Великой Отечественной, уже не единожды раненный, одну парадоксальную вещь: после всего, что мне пришлось преодолеть по дороге на фронт, поначалу в окопах я испытывала только чувство страха, что меня… отзовут в тыл. (И такие попытки были. Когда девушка оказывается одна среди сотен мужчин, порой она попадает в сложную ситуацию – из песни слова не выкинешь…)
А неуемное любопытство? Может, оно было просто неосознанным проявлением того, что называется творческим началом – подсознательным стремлением ничего не пропустить, все заметить, все сохранить в тайниках памяти?..
И самое главное – счастливое сознание, что я делаю основное дело своей жизни.
Ведь медик на переднем крае, может быть, самый необходимый человек. Больше всего солдат боится, что его, раненого, беспомощного, могут бросить – на войне бывало всякое.
Сколько ребят тайком отводили меня в сторону и просительно бормотали: «Ты уж меня, сестренка, не брось в случае чего. А если тебя ранят, я вынесу».
Поначалу такие просьбы меня даже сердили – ну как может быть иначе? Разве это не долг мой?.. Потом привыкла.
И если солдаты видят, что санинструктор никогда не оставит их в беде, то платят ему братской любовью и безграничным уважением. А это дорогого стоит…
Через несколько дней после моего прибытия в батальон дивизия наша прямо с марша атаковала село Озаричи.
Совсем недавно я прочитала в мемуарах генерала армии Батова: «20 января 1944 года после упорного боя войска армии овладели одним из самых сильных опорных пунктов обороны врага – Озаричи».
Бой действительно был упорным, но об одном – трагическом – недоразумении командарм не мог знать.
Захватив село (помня, как «заблудилась» когда-то в первом своем бою, я держалась возле комбата), мы перескочили через какую-то речушку и, возможно, с ходу бы заняли деревню Холмы, если бы по нам не ударила своя же дальнобойная артиллерия. Не знали еще в тылу, что мы продвинулись вперед…
Нам пришлось опять отойти за речку, оставив убитых. «Немногие вернулись с поля…»
Вернувшиеся же, проклинающие все на свете, насквозь промокшие славяне решили согреться – где-то нашли спирт. Из-за этого «сугрева» кое-кто потерял зрение, попал в госпиталь. Со спиртом-сырцом шутки плохи.
А очухавшиеся фашисты так укрепились в Холмах, что вышибить их оттуда удалось только летом сорок четвертого, когда по всей Белоруссии началось общее наступление.
Конечно, взятие Холмов не изменило бы тогда, зимой, хода событий, но сколько наших солдат осталось бы в живых! После войны я побывала в Холмах, посмотрела на Озаричи «со стороны немцев». Село оттуда – как на ладони. Когда шли в атаку наши батальоны, их косили из пулеметов, как движущиеся мишени.
За озарический бой я получила первую свою, и самую дорогую, солдатскую награду – медаль «За отвагу». Пошла за ней в тылы, в полк. В заснеженном леске перед вручением наград комполка произнес речь, начинавшуюся таким обращением: «Дорогие орденоносцы и медальоны!»
В одной из атак на Холмы была убита Зинаида Самсонова, Зинка – девушка, о которой на нашем фронте уже ходили легенды:
На переднем, где все герои,
Где медали вручает смерть.
Все же имя ее простое
Стало ярче других гореть.
Не до песен в боях пехоте —
Нам бы лучше поесть, поспать…
Но о Зинке из третьей роты
Стали песни в полку слагать…
Эти восемь строк я исключила из окончательной редакции своего стихотворения «Зинка». По чисто литературным соображениям (ну, например, что за рифмы «пехоте – роты», «поспать – слагать»?). Однако восьмистишие это свято отразило истину. Недаром солдаты острили, что «Зинка командует батальоном!» Она всегда была впереди, а когда впереди девушка, можно ли мужчине показать свой страх? И тот, кто вдруг заколебался, кто не в силах был подняться под ураганным огнем, видел перед собой спокойные серые глаза и слышал чуть хрипловатый девичий голос: «А ну, орел, чего в землю врос? Успеешь еще в ней належаться!»
В батальоне нас, девушек, было всего две. Спали мы, подостлав под себя одну шинель, накрывшись другой, ели из одного котелка – как тут не подружиться?
Немного времени отпустила нам на дружбу война, но ведь даже по официальной мерке один день на фронте засчитывается за три. А бывает, что и за всю жизнь не переживешь того, что за день или даже за час в бою…
Зина умерла, так и не узнав, что ей присвоено звание Героя Советского Союза.
…Бьются в постромках испуганные лошади, уходя под воду, и отчаянно пытается вытянуть их на другой берег реки бессильно матерящийся боец.
Идут солдаты по колено в густой грязи, при полной выкладке, пэтээровцы тащат на себе тяжеленные противотанковые ружья, минометчики – длинные трубы минометов, санитары – носилки. Какое нечеловеческое напряжение на измученных лицах солдат!
На войне «невозможное стало возможным» – например, не спать трое суток. Засыпали на ходу – как кто заснет, так его и повело в левую сторону. Обязательно в левую. И я знаю почему. Ведь направо, за обочиной, лежала обычно еще заминированная земля. Ступишь на нее – взлетишь на воздух. Об этом солдат «помнил» и во сне. Теперь бы сказали, что он был «запрограммирован» на левую сторону, к центру дороги, а не к ее обочине, за которой притаилась смерть… И конечно, никаких регулировщиц. Там, где они могут стоять, – по фронтовым понятиям, уже глубокий тыл. На переднем крае и прилегающей к нему полосе движение «регулируют» снаряды и мины.
И сколько раз случалось – нужно вынести тяжелораненого из-под огня, а силенок не хватает. Хочу разжать пальцы