— Вы видите.
Ее слова были излишними, так как он, можно сказать, одним всепоглощающим взглядом окинул ее, начиная от грубых полусапог и незатейливого платья, до лица, оставшегося открытым и простым из-за собранных назад и убранных в сетку волос. Никогда еще Джуд не чувствовала себя такой обнаженной и незащищенной, и, ожидая от Долтона проявления разочарования, заметила, как потрясение молнией промелькнуло по его лицу и исчезло. Макензи был слишком джентльменом, чтобы откровенно выдать свои мысли — или свое разочарование, и спрятал эмоции за вежливой улыбкой и исключительной сдержанностью.
— Мне потребуется время, чтобы привыкнуть к вашему лицу, после того как я целую неделю представлял его иным. — Затем он наморщил лоб и спросил: — Почему вы не сказали, что ехали в том дилижансе?
Значит, он вспомнил.
— Я… — Джуд была так напугана, что ей понадобилось время, чтобы найти ответ. — Я не думала, что у вас осталось обо мне какое-либо воспоминание.
А если говорить честно, ей не хотелось, чтобы он представлял ее себе как непримечательную путешественницу с невзрачными чертами, которая не давала повода бросить на нее второй взгляд. Она позволила себе воспользоваться его слепотой, а ему — нарисовать образ красивой женщины, чтобы таким образом хотя бы ненадолго почувствовать себя такой и быть желанной для красивого мужчины. Но теперь ее преступление предстало перед его немигающим взором, и она не могла не чувствовать стыда, ожидая осуждения и пожиная плоды своего безрассудства.
Ничего не получалось так, как планировал Долтон, абсолютно ничего. Когда он обнаружил, что зрение вернулось к нему, он был взволнован, как мальчик, которому доверили хранить смертельную тайну. Он хотел поделиться своей радостью, своей победой с одним человеком — с Джуд. Он хотел увести ее на праздничную прогулку и целовать прямо там, под этими великолепными рассветными лучами. Он не находил себе места от нетерпения, ожидая, когда она проснется и найдет его, и ожидание было похоже на зуд, когда нельзя почесаться. Единственное, что занимало его мысли, это не возвращение к своей работе, не ощущение свободы, а освобождение от неизвестности, от незнания, как выглядит Джуд на самом деле.
Макензи был не в силах поверить тому, что говорили ему его глаза. Это была совсем не та женщина, которая преследовала его в снах.
Какую злую шутку сыграли с ним?
Ее лицо, ее фигура были до боли непривлекательны, невероятно невзрачны. Все вскипевшее желание, которое он чувствовал к ней, мгновенно превратилось в мучительный холод.
Нет!
Затем он увидел, как ее глаза наполняются обидой, которая заливала их, словно поток, и успел остановить себя, прежде чем обрушить свой гнев на богинь судьбы за их извращенный юмор. Он влюбился в неподходящую женщину, над ним подшутили, но он слишком многим был обязан ей, этой женщине с непривлекательными чертами, чтобы доставлять ей лишние страдания. Поэтому Макензи как мог скрыл свою антипатию и надеялся, что Джуд никогда не заподозрит, что в этот момент он хотел бы оставаться слепым до того момента, пока не уедет из этого дома, чтобы тот образ, который он себе создал, остался в первозданной чистоте.
— Теперь вы уедете, — твердо сказала она, и это было скорее утверждение, чем вопрос.
— Видимо, да. — Потрясенный своим открытием, Долтон не сразу нашел что ответить. — У меня есть работа, ко торая ждет меня, и теперь, когда я поправился, мне следует взяться за нее.
— Пойду приготовлю завтрак, если не возражаете. — Джуд сделала шаг назад, ненавидя жгучие слезы обиды, которую старалась спрятать под мрачной улыбкой.
— Да, мадам.
Мадам! После страстных поцелуев, которыми они обменивались, она снова стала «мадам». С трудом проглотив комок в горле, она повернулась и прошла в дом.
Ее небрежное обращение с чайниками и сковородками всех разбудило, и Бисквит засуетился у нее под ногами, ударяя ее тяжелым хвостом по икрам ног. Когда медленно вошел Долтон, она отрезала бекон от большого куска, а у Сэм ми от удивления зевок чуть не застрял в горле. Макензи окинул взглядом растрепанного молодого человека и, узнав его, широко улыбнулся:
— Доброе утро, Сэм.
— Мак, вы видите!
В отличие от своей сестры Сэмми Эймос был в точности таким, каким Долтон нарисовал его в своем воображении: большим, но откровенно ребенком, начиная от взъерошенных волос и до щенячьих глаз. В нем не было ни капли расслабленного тупоумия, которое Долтон помнил в тех, кого недоброжелательно называли «идиотами» недалекие люди из его детского окружения. Сэмми был веселым и сияющим, как новая монета.
— Хм-м! — раздалось самодовольное восклицание. — А кое-кто сомневался в моей способности помочь душевному здоровью.
Долтон бросил быстрый взгляд на Джозефа — это был день сюрпризов.
— Вы индеец.
— Я знаю. А вы, белый человек, обязаны мне. — Вытащив свои старые кости из одеял, Джозеф неторопливо прошел к стулу с высокой спинкой; стоявшему перед плитой.
Первый раз Долтон завтракал с ними за столом. Сэмми едва находил время жевать еду, так как забрасывал Долтона вопросами о вновь вернувшемся зрении. А Долтон не мог удержаться и не перевести взгляд на молчаливую Джуд Эймос, подававшую им завтрак.
Когда-то он наблюдал, как деревянная кукла говорила голосом чревовещателя, и в восхищении смеялся, когда слова, казалось, выходили из подвешенной на петлях челюсти.
Глядя, как Джуд спрашивает, не хочет ли кто-нибудь еще кофе, он вспомнил то давнее представление: голос был знакомым, но он исходил не из тех губ, которые двигались. Во всяком случае, так казалось Долтону. Будучи узником тьмы, он создал лицо, соответствующее этому серьезному голосу и хрипловатому смеху. Он, как скульптор, пользуясь осязательной способностью пальцев, изучил каждую черту и искусно, почти любовно создал то, что, как подсказывало ему сердце, должно было быть там: красивые черты, соответствующие тому, что он знал о женщине. Столкнуться с таким невыразительным лицом оказалось болезненным ударом: Макензи увидел незнакомку, говорившую словами любимого человека, и оплакивал потерю женщины, которой поклонялся в своем воображении.
— Мистер Макензи после завтрака уезжает, — объявила Джуд строгим тоном. — Сэмми, ты выберешь для него хорошую лошадь? Он может оставить ее в платной конюшне в Шайенне.
— Уезжает? — простонал Сэмми. — Мак, вам еще нельзя ехать.
— Боюсь, я должен ехать. Меня ждет работа, за которую мне уже заплатили. Они, должно быть, не могут понять, что со мной случилось.
— Некоторое время Сэмми с печальным, расстроенным видом переваривал это известие.
— Но вы еще вернетесь, чтобы снова навестить нас, правда?