Читать интересную книгу Сестра милосердия - Мария Воронова

До утра женщины не спали, молча сидели на нарах Катрин. Это было глупо, но им казалось, что так они хоть чем-то могут ей помочь. Но настало утро, и в камеру вошли две охранницы, одна короткошеяя, уже знакомая Элеоноре, и еще одна, длинная и худая, как спица. Они бесцеремонно разворошили все скудные пожитки Груздевой, отложили пуховую шаль и юбку, а остальное сунули в большой холщовый мешок. Скатали тюфяк и тоже унесли.

Головина попыталась с ними заговорить, узнать о судьбе Катрин, но худая только пролаяла:

— Не положено!

Все было кончено. Хотелось верить, что Катрин жива и вещи несут ей в лазарет, но толстые пальцы охранницы, жадно щупающие сукно юбки, не оставляли надежды.

Анна Павловна легла лицом к стене и тихонько заплакала, а Элеонора с Елизаветой Ксаверьевной только грустно посмотрели друг на друга. Слез не было. Одиночество иссушает глаза.

— У меня была одна мечта, — сказала Шмидт глухо, — если бы случилось чудо и меня выпустили, я мечтала бы только обнять Микки. Мы бы с ней пошли на рынок и купили бы лучший кусок мяса, который только нашли. У меня остались еще прекрасные меха, их можно продать за очень приличное мясо. Я приготовила бы Микки обед, как в прежние времена. А потом бы мы отправились гулять в Екатерингофский парк. Последнее время мы очень мало гуляли, я никогда не спускала Микки с поводка, а она ведь так любит побегать… Но теперь у меня появилась еще одна мечта: пойти к старому вурдалаку Груздеву и заставить его сожрать свои драгоценности. Две невинные души ради них погубил и сколько еще погубит! Ох, дорогая моя, поистине бриллианты — это осколки смерти.

Смерть Груздевой очень опечалила Элеонору. Она скорбела о молодой женщине и понимала, что ей самой тоже не вырваться отсюда. Обвинение в измене очень серьезное, за это грозит расстрел, и чекисты медлят только потому, что ждут от нее показаний.

Она может сколько угодно все отрицать, но, раз обвинение выдвинуто, никто не возьмет на себя ответственность оправдать ее. Эдак можно и самому схлопотать!

Элеонора молилась только об одном: пусть Господь пошлет ей силы выдержать пытки и никого не предать.

Она думала о близкой смерти с грустью, но без сожалений. Прощалась с жизнью светло, как земля прощается с летом погожим сентябрьским днем. Солнце светит тепло и ласково, будто гладит по волосам невидимыми ладошками, в безветрии тихо шелестят разноцветные листья, на охряных полях болот появляются рубиновые россыпи клюквы, и в воздухе разливается аромат увядшей травы. Умирающей травы, которая обещает возродиться весной… И когда смотришь в небо, видишь светлую хрустальную бесконечность и понимаешь, что вечность — это совсем не страшно.

Зная, что в преддверии кончины надо не только молиться, но и каяться, Элеонора пыталась думать о своих прегрешениях, но в голову приходили совсем другие мысли.

Почему-то вспоминались годы в Смольном, и не только события, но и радостные переживания и даже сны.

Она в таких мельчайших подробностях вспомнила один сон, будто он ей заново приснился. Она шла по саду в голубом платье и остроконечной шапочке, отороченной белым мехом. Вокруг нее собрались люди в средневековых одеждах, и называли ее принцессой весны.

И она будто заново пережила момент пробуждения, когда смотрела на потолок темного дортуара, на котором отражался прямоугольный отсвет окна, слышала тихое дыхание спящих воспитанниц и наслаждалась ощущением удивительного, сказочного счастья.

С необыкновенной ясностью вспоминались почему-то картинки в книжках. Книг у девочек было немного, все читаны-перечитаны, поэтому они собирались вечерами, разглядывали картинки, каждая из которых казалась детям окошком в волшебный мир, и сами придумывали истории.

У нее тоже была книжка, подаренная классной дамой за успехи в учебе. Пухлый томик в красивой обложке с золотым тиснением состоял из двух частей: «Любочкины отчего» и «Любочкины оттого». В первой части маленькая девочка Любочка донимала научными вопросами своих родителей, преимущественно отца, и ей в доступной форме объясняли, отчего дует ветер, почему встает солнце, как пекут хлеб и т. д. Потом Любочка выросла, получила образование и во второй части книги сама объясняла племяннице, имя которой Элеонора не могла вспомнить, как ни старалась, всякие явления природы.

Забавный факт: Элеонора окончила первой по физике и математике, но если имела какое-то представление о природе грозы, принципах работы телефона и прочей техники, то только благодаря этой книге.

Интересно, где она теперь?

Элеонора понимала, что мысли ее заняты совсем не тем, о чем должно думать настоящей христианке.

Но она ничего не могла с этим поделать! И словно заново переживала Элеонора свое отрочество. Сколько в нем было, оказывается, счастливых моментов! А как они играли в львят на прогулке! Строили из снежных комьев «гнездо» (почему-то у львов было гнездо) и прятались там от злых шакалов. Какое это было чувство сплоченности и защищенности, когда они, обнявшись, сидели в этом несчастном гнезде…

Что ж, она была счастливой и деятельной, старалась служить людям и Господу, и теперь, когда он ее призывает, безропотно идет к нему.

Она смотрела в маленькое окошко под самым потолком камеры. Там виднелся кусочек неба и две линии проводов. Последние дни сильно похолодало, и вся влага из воздуха осела на этих проводах в виде ледяных игл. «Спасибо Тебе, Господи, что позволил мне увидеть эту красоту, — шептала Элеонора, — что я дожила до начала весны и вижу эту прекрасную синеву. Спасибо Тебе за все!»

Ее снова вызвали на допрос.

— Я человек не злой, — сказал следователь скучным тоном, — и всяких этих штучек не люблю. Кровь, крики, вопли… Мне этого не надо, а тебе — тем более. Поэтому вот тебе бумага, перо, и пиши все как есть.

— Хорошо, я напишу, что простая сестра милосердия и ни в чем не виновата.

— Эх ты! Ну сама подумай! Ты княжна, так?

— Так.

— Уже закавыка! Но смотрим дальше: один родственник едет в Англию, а потом возвращается, как ни в чем не бывало, другой по заграницам орудует, призывает к свержению советской власти.

— Простите?..

— Князь Георгий Львов! Председатель совета министров Временного правительства. То в Америке подзуживал, а когда его там слушать не стали, в Париж перебрался. Ты его связная?

— Я с ним вообще не знакома. Ни по семейным, ни по политическим делам. Мой отец — всего лишь его двоюродный племянник.

— Вот видишь! А говоришь, что не знаешь.

— Разумеется, я знаю свою родословную! — выпалила Элеонора и сразу пожалела о своих словах.

— Вот и напиши, что получала от него через представителей Красного Креста письма неизвестного тебе содержания, которые передавала профессору Архангельскому. Что агент Русского политического совещания он, а не ты.

— Не он и не я! Послушайте, это абсурд! Я еще понимаю обвинения, что я хотела перейти к белым. Они тоже нелепы, но основаны хоть на каких-то фактах. Но это… Просто возмутительно! Особенно про Петра Ивановича! Поймите, он врач! Настоящий русский врач! Он всегда сочувствовал бедным и угнетенным и по мере сил пытался сделать их жизнь легче, хотя бы в части медицинской помощи. Но русский врач не может позволить себе роскошь иметь политические взгляды. Мы всегда на стороне милосердия и лечим всех, кто болен.

— И кто способен заплатить за лечение, — ухмыляясь, перебил чекист, — настоящий русский врач всегда на стороне большого гонорара.

— О, как вы неправы!

— Чего это? Ладно, не будем углубляться. Будешь признаваться или нет?

— Нет.

— Смотри, я хотел как лучше. Скоро ты очень сильно пожалеешь, что сказала это слово. Я передам тебя другим сотрудникам, есть у нас такие мастера, которым интересен сам процесс. Ты уже десять раз все расскажешь, а они не остановятся. И вот еще что подумай: вдруг твой Архангельский, настоящий русский врач, первый тебя сдаст? Вдруг он не такой бесстрашный и поумнее тебя? Вдруг понимает, что незачем зря мучиться? Тогда тебе пулю в лоб и чики-брики!

Элеонора усмехнулась:

— Я готова к чики-брики.

— Ну смотри сама. Если вдруг надумаешь чего, попросись на беседу. Только не опоздай.

Вернувшись в камеру, Элеонора сделала зарядку вместе с Елизаветой Ксаверьевной и глубоко задумалась. Чекист специально сказал про Петра Ивановича, чтобы заронить в ней сомнения, лишить душевного покоя и уверенности в родных. Естественно, дядя никогда ее не предаст, ни под какими пытками, думать иначе просто нельзя. Негодяи чекисты могут соврать ей, что он признался, могут даже показать документ, но это будет фальшивка, которой нельзя верить. То же самое эти дьяволы могут сказать и Петру Ивановичу. Мол, глупо отпираться, ваша племянница созналась во всем. Вдруг он поверит? Вдруг решит: моя племянница всего лишь слабая девушка и не выдержала пыток? Нет, так думать тоже нельзя. Это первый шаг к тому, чтоб не поверить самой. А вдруг Архангельские не уничтожили Лизино письмо и при обыске его нашли? Если оно выдержано в том же духе, что и послание Элеоноре, чекисты каждое лыко поставят в строку…