Читать интересную книгу Гражданин Города Солнца. Повесть о Томмазо Кампанелле - Сергей Львов

— Отвечая на любой вопрос, они расплываются в пустых разглагольствованиях. Они говорят так: «Само по себе и акцидентально, в потенции или актуально, в аспекте логическом или физическом, во-первых, потенциально, а во-вторых, формально и виртуально».

Придворные ученые переглянулись. Похоже, пришелец издевается над ними? Каждый из них именно так говорит и будет говорить. Главный проверщик, глядя поверх Кампанеллы, проскрипел:

— Довольно! Вам не подобает так говорить, нам не подобает вас слушать. Наука требует тончайших дефиниций, язык ее должен быть изощрен и для непосвященных недоступен.

Собеседники расстались холодно.

Высокоученые советчики почтительнейше, но настойчиво рекомендовали герцогу на посвящение ему трактата не соглашаться. Нельзя покровительствовать опасному вольнодумцу. Вскоре подоспели ответы из Рима. Смысл их был ясен: Кампанелла и в римской курии и в своем ордене на дурном счету. Приближать его ко двору не стоит. Кафедру в университете ему ни в коем случае доверять нельзя.

Долго ждал Кампанелла новой аудиенции. Наконец через младшего из секретарей, который принял его в прихожей, где, кроме слуг, никого не было, ему было сообщено: посвящение отклоняется, вакансии в университете нет. Ни слова о дальнейшем пребывании во Флоренции, ни намека на новую денежную поддержку. Секретарь говорил сухо, пренебрежительно, ясно давая понять, что прием, недавно оказанный Кампанелле во дворце, — ничего не значащая случайность.

Кампанелла слишком горд, чтобы выяснять причину такой перемены. Слишком оскорблен, чтобы снова просить. Последний раз прошел он по городу, очаровавшему его, последний раз посетил собор Санта-Мария дель Фьоре, прекраснее которого не видывал, последний раз полюбовался на Фьезоланские холмы, и — это горше всего — последний раз посетил Палатинскую библиотеку. Его отринул Рим. Его отринула Флоренция. Куда теперь, Кампанелла?

Глава XXIV

В Падую, дальше на север. Его влекла слава тамошнего университета, еще более славного, чем Пизанский. Снова в далекий путь… Складывай, Кампанелла, книги в дорожную суму, собирай рукописи, ступай! Может быть, это неплохо. Прекрасно трудиться в библиотеке, прекрасно читать лекции, но повидать столько земель и городов — это тоже благо. Это тоже наука.

Дорога в Падую лежит через Болонью. Сюда Кампанелла прибрел усталым, попросил приюта в доминиканском монастыре. Еще одна обитель. Порядки, к которым он привык с детства. Но Кампанелла уже не подвластен им. Ему просто нужна передышка. Однажды, войдя в свою келью, он увидел: все его рукописи похищены. Жаловаться? Бессмысленно! Воззвать о помощи? К кому? Дрожь проходит по телу, когда подумаешь, в чьих руках сейчас его рукописи.

Болонья стала ему отвратительна. Да и опасно тут оставаться лишний час. Ограбленный философ спешно покинул город. Наконец — Падуя.

Она встретила путника высоко вознесенной на постамент конной статуей кондотьера Гаттамелаты. Сверху вниз взирало на прохожих холодное тонкогубое лицо, крепко были сжаты поводья во властных руках, непомерно длинен грозный меч, остры шпоры, которыми всадник был готов бросить коня в галоп, топча все на своем пути. Такого воинственного памятника Кампанелла прежде не видел.

Почти всю Италию прошагал он с тех пор, как ушел из дома. Зима в Падуе холоднее, чем у него на родине. Ветер насквозь пронизывает монашеское облачение. На душе тяжело. Кампанелла не может пережить утраты рукописей. Не может подавить тревогу, вызванную их исчезновением.

Падуя входила в состав Венецианской республики.

Республика была еще знаменитой, гордой, надменной, богатой. Богатой? Вода бесчисленных каналов подмывала фундаменты венецианских зданий, мировые события подтачивали устои ее существования. Когда-то она держала в своих руках большую часть европейской торговли. Теперь уже давно пути этой торговли переменились: корабли, отплывающие из обеих Индий — Восточной и той, что открыта в Западном полушарии, плывут не в Венецию. Мадрид, Лиссабон, Лондон, Антверпен — вот их порты назначения. Незаметно ветшают торговые подворья Венеции. И уже не столь пышны посольства, которые прибывают во Дворец дожей из других стран.

Венеция, несмотря на то, что во Дворце дожей давно есть известная всему городу щель для доносов и страшны темницы в том же дворце, гордится своим просвещенным свободомыслием. Но и от него уже почти ничего не осталось. Горше всего ее правителям, что, хотя у Венеции есть свои инквизиторы, свои цензоры-квалификаторы, Рим все больше вмешивается в ее дела. Вот и сейчас решительно требует выдачи еретика Бруно, будто Венеция сама не может решить, как быть с ним, схваченным на ее земле.

Великие художники, еще недавно составлявшие славу города, умерли. Уже нет ни Тициана, ни Веронезе. Кто придет их сменить? Мрачны знаменитые венецианские издатели: как продолжать свое дело в городе, где с некоторых пор столько надзирающих, предписывающих, запрещающих? «Не та стала Венеция!» — говорят ее правители. «Не та стала Венеция!» — сетуют ее купцы. «Не та стала Венеция!» — жалуются приезжие.

Ну, а Падуя светится отраженным светом. И тоже не та. Кампанелла разобрался во всем этом не сразу.

В чужом городе радостна встреча с добрым знакомым. Джамбаттиста делла Порта уже некоторое время живет в Падуе. Он сильно постарел. Встретил Кампанеллу как желанного друга, но говорил с оглядкой. Напуган! В Венецианской республике усилилось влияние инквизиции. Джордано Бруно все еще в тюрьме. Друзья не в силах помочь ему. Делла Порта удручен. Его привлекла в Падую близость Венеции с ее прославленными типографщиками. Он хотел, чтобы они издали его труды. Однако в Венеции высшая цензурная власть с некоторых пор принадлежит инквизиции.

Дрожащим от обиды голосом делла Порта пересказал Кампанелле ответ, который он получил, обратившись в Святую Службу за разрешением напечатать свои сочинения.

— Нам известно, что вы пишете не только философские книги, но и комедии, — учтиво сказали ему. — Рекомендуется придерживаться впредь этого жанра.

— А мои ученые труды?

— Станете упорствовать, вас ждут штраф и отлучение от церкви.

Кампанелла помрачнел. Угроза отлучения связывает его единомышленников по рукам и ногам.

Отлученный от церкви не смеет присутствовать на богослужении. Его не допускают к исповеди. Ему не дают отпущения грехов. Никто не даст ему братского целования, не назовет братом. Верные церкви не поддерживают с ним ни устного, ни письменного общения. Запрещается молиться вместе с ним, трапезовать вместе с ним, спать с ним под одной крышей. Он не может быть истцом по собственному делу, не смеет свидетельствовать в судах, вступать в сделки, составлять завещание. После смерти тело его не может быть погребено в освященной земле. При жизни он подобен убиенному, после смерти он — падаль. Вот что скрывается за грозными словами: «торжественное отлучение». Отлученный — изгой. Его сторонятся, как зачумленного. Все это страшно. Однако все это происходит вокруг и вне отлученного. А что происходит с ним самим? Неужто приговор об отлучении означает гибель души? Быть не может, чтобы бог подчинялся решению земной власти! Что происходит с разумным, мыслящим человеком, которого отлучают от церкви? Что испытывает он? Что меняется в его жизни? Кампанеллу не страшила потеря судебных прав. Ему безразлично, где его похоронят. Но может ли он требовать того же от других? Вот делла Порта умный, просвещенный, а угроза отлучения убила его.

— Мы станем свободными лишь в тот день, когда перестанем, бояться отлучения, — сказал Кампанелла другу, — когда мы поймем: оно ничего не значит. Оно не властно над нами.

С болью душевной увидел он, как испугался старый делла Порта. Лицо его помертвело.

— Может быть, настанут лучшие времена, — робко проговорил он. — Станем молиться об этом.

Блестящий ум! Но не свободен от страха. Угрозой отлучения ему можно заткнуть рот. Он еще жив, но уже умирает.

Кампанелла не мог долго предаваться печальным мыслям. Падуя заполнена студентами. Кампанеллу влекло к ним. Многие из них до Падуи учились в других университетах. Из своих странствий они приносили вести из университетов Парижа, Страсбурга, Саламанки, Лейпцига, Гейдельберга, Праги. Студенты приняли Кампанеллу как своего. Он отваживался иногда появиться в их компании, сняв монашеское одеяние. Какое блаженство! Какое пренебрежение опасностью! А что же, век живи и не топни? Он не согласен на это! Ему весело со студентами. Они умеют постоять за себя, яростно отстаивают университетские вольности, легко покидают один университет и переходят в другой, если до них доходит слух, что там лучше. Они поют:

Мне в путь пора, мне в путь пора,В лицо мне ветер веет,Возьму я посох школяраИ плащ, что плохо греет.Хоть хлеба мало у меня,А денег вовсе нету,Своей судьбины не кляня,Пойду бродить по свету.Иду я весело туда,Куда ведет дорога,И мне сдается без трудаЛюбая недотрога!

Это не только про странствующих студентов. С некоторых пор это и про него. Один из непреложнейших заветов монашества им нарушен. Спасибо студентам, научившим его, где человек бедный, но молодой и пылкий, может найти подругу, которая ни на что, кроме любви, не рассчитывает. Были веселые похождения, было приятельство со студентами — дружбой его не назовешь, слишком шумны и беспечны новые знакомые.