Читать интересную книгу "Запретная связь - Геннадий Геннадьевич Сорокин"

не подвернулся, да и образования у меня нет. Я могу только через десять лет работы на заводе встать в очередь на гостинку. На этом Алексеев и подловил меня. Я была нужна ему в качестве ключика к Девичьему домику. Без меня у него бы ничего не получилось, а так он обманом прокрался в общежитие и стал в нем вести себя как лиса в курятнике.

Абрамову не хотелось верить тому, что рассказывала любовница, но, судя по всему, это было правдой.

— В августе инспектор уголовного розыска, который курировал завод и Девичий домик, пошел в отпуск. Вместо него на участке временно стал работать Алексеев. Почему-то я приглянулась ему, и он решил, что сможет заставить меня действовать по его плану. Как-то в конце ночной смены он позвал меня в раздевалку и велел в присутствии двух дружинников открыть шкафчик с одеждой. Я открыла. В шкафчике стояла катушка с кордовой нитью. Алексеев показал дружинникам на катушку и сказал: «Товарищи! Вы собственными глазами можете видеть, что гражданка Журавлева украла кордовую нить и приготовилась ее вынести с завода». Вынести катушку с завода практически невозможно, и Алексеев об этом знал. Катушка ни в какую женскую сумочку не войдет, а большую сумку на проходной обязательно проверят. Одну катушку через забор перебрасывать не станут — риска много, а денежной отдачи будет мало. Алексеев составил протокол об обнаружении похищенного имущества. Дружинники, студенты с юрфака, подписали его. Я пыталась объяснить, что не знаю, как катушка попала в мой шкафчик, но меня и слушать никто не стал. Если бы директор завода узнал, что меня поймали с ворованной кордовой нитью, то для меня это обернулось бы жизненной катастрофой. Меня внесли бы в черный список, лишили бы премии за год. Но не это самое страшное! Меня бы переместили в самый конец очереди на получение жилья. К тому моменту я отработала на заводе пять лет и еще через пять могла встать в очередь на гостинку. Если бы Алексеев дал протоколу законный ход, то получилось бы, что я пять лет просто так проработала. Представь, что значит потерять пять лет в очереди на жилье! Проще с любым мужиком переспать, чем в конец списка откатиться. Алексеев знал, как меня за горло взять. Он пригласил меня в опорный пункт, там назначил встречу в квартире. Сам знаешь в какой. Я пришла и уже точно знала, что ему будет нужно от меня. Алексеев выложил на кухне на стол протокол и сказал: «Если мы идем в кровать, то протокол — твой. Можешь его уничтожить. Если нет, то завтра он будет у директора завода». Я, разумеется, пошла в кровать. Так мы начали встречаться. Отпуск у коллеги Алексеева закончился, он вернулся на свой участок, но о Девичьем домике не забыл. Алексеев проинструктировал меня, что надо сделать, когда его коллега снова останется у «веселых» девчонок. Коллега, надо сказать, в общежитии ночевал регулярно, и подловить его ничего не стоило. В тот день, когда я позвонила его жене, он остался в комнате у девчонок из цеха нейлоновых нитей. Я подошла к двери, услышала его пьяный голос и от соседнего общежития позвонила его жене на работу. Коллегу с должности сняли. Алексеев занял его место.

— Зачем ему был нужен такой сложный участок работы? — спросил Абрамов. — Он хотел перекрыть каналы хищения ниток с завода?

— Нитки с завода воровали и будут воровать, даже если вокруг него поставят вооруженную охрану. Завод был не нужен Алексееву. Он хотел властвовать над Девичьим домиком. У него был какой-то комплекс сексуальной неполноценности. Он вбил себе в голову, что любая женщина должна отвечать ему взаимностью по первому требованию. Со мной это у него легко получилось, но он же не мог всем девушкам катушки подкидывать! Тем более что у некоторых и шкафчиков-то нет. Все, кто работают в управлении завода, в рабочую одежду не переодеваются. Как их на воровстве поймаешь, если они не воруют? У нас в общежитии есть две звезды, девчонки очень красивые, стройные, фигуристые. Им бы по подиуму в областном Доме моделей расхаживать, а они на завод пошли, так как у Дома моделей своего жилья нет, а на заводе получить можно. Обе работают в заводоуправлении, так что свои комнаты в семейном общежитии они получат раньше, чем простые аппаратчицы. Одна из наших звезд работает секретарем в приемной главного инженера, другая — в отделе кадров личные дела с места на место перекладывает. Алексеев положил глаз на обеих. Одну из них зовут Алена Козлова, другую — Таня Викторова.

— Про Козлову я уже слышал, — не удержался Иван. — Она, говорят, ведет себя как самая настоящая проститутка. С мужиками на всю ночь уезжает, кутит где-то до самого утра.

— У нее зарплата копеечная, что ей еще остается делать? В обносках ходить? Ты по себе о людях не суди! Каждый крутится так, как может. Алена с начальником в интимных отношениях не состоит, так почему бы ей не попытаться найти влиятельного мужчину на стороне?

— Настя, но это же мерзко: то с одним мужиком спать, то с другим. Надо себя не уважать, чтобы с первым встречным на всю ночь уезжать.

— Она с первым встречным не спит! Когда Алексеев подъехал к ней, Алена его тут же послала открытым текстом. Про его зарплату говорить не стала, но дала понять, что ему надо год копить, чтобы ее в ресторан пригласить. Алексеев возненавидел Алену, но хитростью ее взять не мог. Как только он начал плести вокруг нее интриги, так ему тут же позвонил незнакомый мужчина и предупредил, что если он не будет держаться от Алены Козловой подальше, то на него поступит жалоба в райком партии. «Тебя по результатам рассмотрения жалобы из партии исключат, а твоим начальникам мы дадим по выговору с занесением в личное дело». Алексеев, когда рассказывал мне об этом разговоре, был в ярости: бегал по квартире, кричал, брызгая слюной: «Сволочи, они меня из-за какой-то шлюхи из партии выгнать собрались? Да я эту Алену в порошок сотру и по ветру развею!» Но, как бы то ни было, телефонный разговор подействовал на него отрезвляюще. Больше к Алене он не подходил.

— Алексеев был с тобой так откровенен, что рассказывал о своих неудачах?

— Мы встречались больше года, и между нами сложились определенные отношения. Алексеев мог рассказывать мне все что угодно. Я бы его слова никому не передала, побоялась бы его мести. Он при мне рассуждал, как