Читать интересную книгу Копи царя Соломона - Генри Хаггард

Им было суждено умереть, и они это знали. Им предстояло удерживать один неприятельский полк за другим на узкой полоске земли, пока их не уничтожат всех до единого или пока наступательные отряды не дождутся благоприятной минуты, чтобы напасть на Твалу. А между тем они не колебались ни минуты, и я не мог уловить на их лицах ни малейшего признака чего-нибудь похожего на страх. Они стояли недалеко от меня, собираясь идти на верную смерть и проститься навеки с благословенным светом дня, и могли созерцать без всякого содрогания ожидающую их участь. Даже в такую минуту я не мог не сравнить состояние их духа с моим собственным, которое было далеко не из приятных, и не вздохнуть от зависти и восхищения. До сих пор я ни разу не встречал такой абсолютной преданности долгу и такого полного равнодушия к его горьким плодам.

– Смотрите – вот ваш вождь! – заключил старый Инфадус, указывая на Игноси. – Идите сражаться и гибнуть за него, как повелевает долг храбрых!

Наступила минутная пауза, после чего в сомкнутых рядах воинов вдруг раздался глухой гул, подобный отдаленному шуму морского прилива: то был тихий звон шести тысяч копий, слегка ударявшихся о щиты. Он раздавался все громче и громче, все разрастался и разрастался и наконец разразился громовыми раскатами, точно грозовая туча, загрохотавшая в горах, и наводнил весь воздух волнами могучих звуков. Потом он стал утихать и наконец совсем замер… И тут, точно оглушительный взрыв, прогремел приветственный клич воинов.

Игноси отвечал на это торжественное изъявление преданности, приветствуя войска поднятым копьем. Затем Белые двинулись с места, построившись в три ряда, приблизительно по тысяче человек в каждом, не считая предводителей и военачальников. Когда они отошли шагов на пятьсот, Игноси встал во главе «Буйволов», и мы тронулись вслед за Белыми. Не раз мне случалось попадать в очень скверное положение, но в таком скверном, как это, кажется, ни разу не приходилось быть. Когда мы подошли к началу спуска, Белые успели уже пройти полпути вниз по горному склону, переходившему в луговую полоску, которая вдавалась в выем, образованный изгибом холма, как раковина лошадиной ноги в копыто. В лагере Твалы на равнине заметно было сильное волнение; полки́ за полка́ми выходили оттуда и спешили занять выход на равнину, прежде чем мы успеем туда дойти.

Полоса, соединявшая холм с равниной, была всего триста шагов длиной и даже в основании, то есть в самом широком месте, не превышала трехсот пятидесяти шагов в поперечнике; а в конце, там, где она примыкала к склону холма, в ней было всего-навсего девяносто шагов. Белые, спустившись по склону холма к началу этой полосы, образовали колонну, прошли таким образом вплоть до того места, где она расширялась, построились прежним порядком и стали как вкопанные.

За ними и мы, то есть «Буйволы», спустились по лугу и остановились за сто шагов от Белых, немного повыше их, образуя резерв. Отсюда нам были отлично видны все войска Твалы, который, очевидно, уже успел получить значительные подкрепления после утренней битвы и, несмотря на свои потери, имел в своем распоряжении не менее сорока тысяч человек, которые теперь поспешно шли прямо на нас. Но, подойдя ближе, они замедлили свое движение, так как заметили, что их полки могут проникнуть в ущелье только поодиночке и что в нескольких шагах от его входа стоит цвет и слава кукуанской армии, знаменитый отряд Белых, готовый преградить путь даже целому войску. Между тем не было никакой возможности добраться до горы с этой стороны иначе как через ущелье, так как его стены были необыкновенно круты и усеяны острыми камнями. Убедившись в этом, они поколебались, а потом и совсем остановились; лезть прямо на копья грозных воинов, которые стояли и ждали с такой непоколебимой твердостью, никому не хотелось. Но тут высокий полководец, украшенный обычным головным убором из развевающихся страусовых перьев, по всей вероятности сам Твала, выбежал вперед с целой толпой вождей и ординарцев и отдал какое-то приказание. Тотчас же передовой отряд испустил громкий воинственный клич и устремился на Белых. Те продолжали стоять совершенно безмолвно и неподвижно до тех пор, пока неприятель не подошел на сорок шагов и страшные толла не посыпались непрерывным дождем в их ряды.

Тогда они подняли свои огромные копья и бросились вперед с громкими криками. Завязался смертельный бой. Через минуту щиты гремели, точно гром, сшибаясь в руках противников, и по всей равнине засверкали, точно молнии, тысячи двигающихся копий. Волнующаяся масса разящих и сраженных подавалась то туда, то сюда, но недолго. Нападающие все убывали и убывали и вдруг точно растаяли; еще один отчаянный, безумный натиск – и их точно не бывало. Белые смяли их дочиста, как смывает огромный вал все преграды на своем пути. Все было кончено, отряд совершенно уничтожен, но зато Белых осталось только два ряда, целая треть их погибла…

Они снова сплотились тесными рядами, плечом к плечу, и безмолвно остановились, ожидая нового нападения. К моей величайшей радости, издали мне бросилась в глаза белокурая борода сэра Генри, который ходил взад и вперед, равняя ряды. Стало быть, он еще жив!

Между тем мы вступили на поле сражения. Оно было завалено телами мертвых, умирающих и раненых. Игноси тут же отдал приказание, облетевшее все ряды, чтобы отнюдь не убивать раненых врагов; насколько мы могли судить, оно было исполнено в точности.

Но тут второй отряд, с белыми перьями и щитами, выступил против уцелевших двух тысяч Белых, которые ждали его приближения все в том же зловещем молчании, пока враги не подошли на сорок шагов, и тогда обрушились на них с непреодолимой силой. Снова раздался страшный гром сшибающихся щитов, снова повторилась мрачная трагедия. Только на этот раз дольше пришлось дожидаться исхода битвы; первое время представлялось просто невозможным, чтобы Белые снова одержали верх.

Нападающие – все народ молодой – дрались с безумной яростью, и сначала казалось, что они одолеют наших ветеранов одной численностью. Резня была просто ужасна.

Но превосходная дисциплина и непоколебимое мужество могут совершить настоящие чудеса, и один ветеран сто́ит двух молодых воинов, как это скоро оказалось в настоящем случае. Мы уже думали, что Белым несдобровать и готовились занять их место, как только они очистят его, погибнув все до единого, как вдруг звучный бас сэра Генри выделился из общего гвалта, и я увидел, как сверкнул его боевой топор, которым он взмахнул над своей оперенной головой. Они быстро переменили тактику; Белые перестали подаваться вперед и стояли теперь неподвижно, как скала, о которую тщетно разбивались яростные волны копьеносцев. Но вот они снова двинулись, на этот раз уже вперед; так как огнестрельного оружия у них не было, то не было и дыма, так что нам все было отлично видно. Еще минута – и наступление стало ослабевать.

– Вот это настоящие мужчины! Они снова одержат победу! – воскликнул Игноси, который все время скрежетал зубами от ярости, стоя рядом со мной. – Смотри – уже кончено!

Вдруг, точно клубы дыма из жерла пушки, нападающие рассеялись во все стороны и побежали, распустив по ветру свои белые перья. Противники их остались победителями, но – увы! – уцелели из них только немногие… От доблестного трехтысячного отряда, вступившего в битву полчаса тому назад, оставалось всего шестьсот воинов, забрызганных черной кровью; остальные погибли. Они испустили победный клич и замахали копьями в знак триумфа, а потом, вместо того чтобы отступить к нам, как мы того ожидали, пробежали немного вперед, вслед за бегущим неприятелем, взобрались на низенький холмик, встретившийся им на пути, и, построившись по-старому в три ряда, образовали тройное кольцо на его вершине. И тут я снова увидел сэра Генри: с минуту он простоял на этой вершине, кажется, целый и невредимый, и с ним наш старый друг Инфадус. Потом неприятельские полки снова устремились на злополучный отряд, и битва завязалась еще раз.

Все, кто читает это повествование, верно, давным-давно сообразили, что я вообще-то немножко труслив, а до драки и совсем не охотник; но уж такая мне, видно, судьба, что я вечно попадаю в прескверное положение и поневоле должен проливать человеческую кровь. Только я всегда этого терпеть не мог и старался сохранять свою собственную в неприкосновенности, для чего иногда даже благоразумно пускал в ход свои пятки. И вдруг теперь, в первый раз в жизни, я ощутил воинственную отвагу, закипевшую в моей груди. Обрывки воинственных стихов выросли в моей памяти, точно грибы; моя кровь, едва не застывшая от ужаса с минуту тому назад, так и закипела в жилах, и вообще на меня нашло дикое, необузданное желание убивать и не давать никому пощады. Я оглянулся назад, на тесные ряды воинов, и вдруг мне представилось, что и у меня должно быть такое же лицо, как у них. Они стояли, выставляя головы из-за щитов, судорожно сжимая руки, с полуоткрытыми ртами, с яростными лицами, обезображенными дикой жаждой кровопролития, с тем зловещим огнем во взгляде, который загорается в глазах ищейки при виде окровавленной добычи…