Читать интересную книгу За синей птицей - Ирина Нолле

Девчонки окружили Марину и потащили ее к двери.

— Пошли, бригадир, в столовку! Мы сегодня заработали баланду.

— А писем нет? — спросила Лида.

— Почта будет вечером…

Кто-то подавил вздох, и все притихли. Нина Рыбакова сказала:

— Они еще не знают наш новый адрес.

— Не все и узнать могут, — глухо проговорила Соня Синельникова.

— И радио выключили… Маришка, почему они радио выключили?

— Комендант говорил — будут читать сводки Информбюро по баракам.

— Кто читать будет? Начальница КВЧ уехала в командировку.

— Девчонки, я знаю, куда она уехала — проверить, как там для нас колонию ремонтируют.

— Интересно, как там наши мальчишки?

Пока обедали, небо затянулось тучами — низкими, по-осеннему тяжелыми. Дождя еще не было, но чувствовалось, что он вот-вот прорвется и зарядит — мелкий, нудный, упорный.

Марина смотрела в окно и думала, что теперь девчонкам не до ящиков. Хочешь не хочешь, а сиди в цехе. Сегодня они работают, а завтра?

— Чайка! — крикнула через стол Лида. — Маришка небось не верит, что у нас будет норма. Скажи ей…

Галина нехотя повернула голову:

— Что я — справочное бюро вашему бригадиру? — Она скользнула по Марине холодноватым взглядом, и какое-то неуловимое, мгновенно исчезнувшее выражение почудилось Марине в ее лице — не то ирония, не то сожаление.

— Ох, и характер у тебя, Галька, — укоризненно проговорила Нина Рыбакова. — Все хочешь, чтобы по-твоему было. А вот представь, — Нина кивнула в сторону Марины, — она еще настырнее, чем ты. На пару с начальничком они из тебя веревочку совьют и в узелок завяжут. Чуешь, что говорю?

— Отстань… — равнодушно отозвалась Галина и, отодвинув пустую миску, вышла из-за стола.

— Не задирай ее, — сказала Марина.

Нина тряхнула головой:

— Ни черта, не развалится. Подумаешь, графиня какая! Получила письмо от отца — должна радоваться и всем девчонкам вслух прочитать, как он там у нее на фронте. А она заберется в свой угол и читает одна.

— Я бы тоже не стала сразу всем читать, — прозвенел голос Мышки. — Сразу никак нельзя. Надо сначала самой… А Гальку ты не задевай, у нее жизнь дала трещину, вот она такая и стала.

— А у тебя — не дала? — вмешалась Соня Синельникова. — Ей отец письмо прислал, — значит, разыскал. Может, посылку пришлет. А мне да тебе и писать некому, и сухариков ждать неоткуда…

Марина не вмешивалась в разговор. Что она могла сказать утешительного этим девочкам, из которых больше половины не знали, где их родители и живы ли они?

— Пошли в цех! — Соня Синельникова перелезла через скамейку и подошла к Марине: — Давай я тебе помогу посуду собирать.

— Мы пойдем, Марина-джан, — сказала Вартуш и пошла к выходу.

За ней пошли все остальные.

— Ты наедаешься, Мариша? — спросила Соня, устанавливая на поднос миски. — Я — нет… Мне все время есть хочется. А где взять? Ни попросить, ни заработать…

— Делай больше ста процентов — добавочный паек получишь. Мне тоже иногда есть хочется… Ну, так что же делать? На воле людям еще тяжелее. Знаешь, что в Ленинграде делается?

— Слышала… А ты, Маришка, пойди к начальнику, спроси: может, он меня в сельхозбригаду пустит. Там они картошку копают.

— Кончили уже…

— А до войны в лагерях, говорят, хорошо кормили, — продолжала Соня, — вон Маша Соловей рассказывает — хлеб не поедали. И ларек был, можно купить хоть сахара, хоть консервов. Селедку давали на ужин, так — представляешь! — на столах оставалась! А камса прямо в бочке стояла — бери сколь хочешь.

Они поставили поднос с мисками на широкий прилавок у раздаточного окна. Соня забарабанила пальцами по закрытому фанерой окошку. Дощечка отодвинулась.

— Чего вам? — спросила повариха.

«Эта небось не голодает», — с неприязнью подумала Марина, глядя на упитанное, розовое лицо поварихи.

— Миски принимайте. — Марина пододвинула поднос к окошку. И вдруг, бросив случайный взгляд в кухню, она увидела Гусеву. Та стояла вполуоборот к раздаточному окну у длинного, добела выскобленного стола и перекладывала что-то из большой эмалированной миски в начищенный котелок из белой жести. Отблеск огня от огромной плиты, заставленной такими же огромными баками, играл на котелке, окрашивая его в нежно-розовый цвет. И лицо старосты было тоже нежно-розовым, и светлые кудряшки тоже светились розовым, и вся она сейчас была такая благодушная, чистенькая, умиротворенная и казалась совсем молодой женщиной и даже хорошенькой. Но вот Гусева повернула голову и встретилась глазами с Мариной. Секунда — и глаза забегали.

— А я думала — все уже пообедали! — сказала она и быстро задвинула сияющий котелок за миску, — Ну, как работается? Как живется на новом месте?

Марина хотела отойти от окошка, но Гусева поспешно подошла с той стороны и, слегка отстранив повариху, наклонилась к Марине:

— Я тут иногда прихожу помогать… Хотите, вас устрою? Дело пустяковое — котлы почистить, помочь плиту растопить, ну и все такое… А за это повар покормит да еще с собой даст…

Марина отвернулась и вдруг увидела перед собой лицо Сони Синельниковой с жадно устремленными глазами туда, вглубь кухни, где на чистом столе блестела эмалированная миска.

— Знаете, — Марина посмотрела на Гусеву, — мне не надо. Хватает… А вот эту девушку — возьмите. Она работать умеет, помогать будет добросовестно.

— Ну что ж… — Гусева взглянула на повариху. — Катя, организуешь?

— Можно, — отозвалась повариха. — Пусть приходит вечером. Работы хватит. Санврач с куском марли во все углы тычется. Полы мыть умеешь?

— Умею! — радостно выдохнула Соня. — У нас дома песком скоблили… Дрова пилить, воду буду таскать.

— Дрова — не надо, — величественно сказала повариха. — Дрова дровоколы пилят. Хозобслуга. Только ты, бригадир, коменданту скажи. А мы не возражаем, — она кивнула головой и направилась к столу.

Соня не сводила глаз с поварихи, а у Марины сдавило горло от острой жалости к этой полуголодной девушке, готовой сделать все, что ей прикажет толстая, упитанная баба, неторопливыми движениями перекладывающая из большой кастрюли в деревянную миску успевшую загустеть кашу.

— Вот, — повариха вернулась к окну и протянула Соне миску. — Ешь пока… — И вдруг полные щеки ее задрожали, она шмыгнула носом. — Ешь, горемыка… — И, повернувшись к Марине, добавила: — Не могу смотреть… Сколько просила начальника — освободи от повара, пусти работать в цех. Душа, говорю, разрывается смотреть, как… — она махнула пухлой рукой. — Так ведь не отпускает. До меня их, поварих, человек восемь сменилось. Все тащат, все хапают. Хочешь, тебе дам?

Марина, красная от смущения и стыда, пробормотала, что нет, она не хочет, сыта…

— Врешь, — сказала повариха, но Марина торопливо отошла от раздачи, успев сказать Соне:

— Я пойду…

Вот тебе и ожиревшая баба! Ох, как мало же еще Марина знает людей, как не умеет разбираться в них!

«Вы еще ничего не знаете… Вот когда вам будет тридцать четыре, как мне…» Да что же это такое? Опять — его слова и его голос? Почему она теперь все время думает об этом человеке? Почему почти не вспоминает милую, родную тетю Дашу, заменившую ей мать? Куда отошла, отступила ее горькая тоска о любимом…

Марина замедлила шаги. О любимом… Что это такое — любить человека? Не тетю Дашу, не друга или приятеля, а другого, ранее незнакомого и до конца не узнанного человека? Знала ли Марина Олега? За что любила? Три месяца знакомства, посещение танцплощадки, теннисного корта, кино… Разговоры о книгах, о жизни… О какой жизни? Что знала она о жизни?

Кто-то осторожно дотронулся до ее плеча.

— Это я, — сказала Соня. — Ты чего вздрогнула? На вот… — она сунула в руки Марины что-то теплое, мягкое, круглое. — Пышка это. С больничного стола. Чего ты убежала? Тетя Катя еж расстроилась. Ешь пышку, теплая…

— Не надо, не надо мне… Зачем это ты?

— Думаешь — покупаю тебя? — Некрасивое лицо Сони опечалилось. — Это ведь тетя Катя… Я хотела тебе каши отнести, а она говорит: возьми вот пышку. Ты ешь, Мариша, не надо свою гордость показывать. Нехорошо отказываться, когда тебе человек кусок хлеба дает.

Марина поднесла пышку ко рту и откусила.

— Правда, как вкусно, — извиняющимся тоном сказала она. — Я тоже иногда очень хочу есть.

— Ты не получаешь посылок?

— Я написала домой, чтобы не смели присылать. Откуда там у нее могут быть посылки? Сама в госпитале работает.

— Мать?

— Нет, тетка. Она меня разыскала и взяла к себе из детдома.

Они подошли к цеху.

— Сегодня будет норма, — сказала вдруг Соня и искоса взглянула на Марину. Казалось, она хотела еще что-то добавить. Но Марина не заметила ни взгляда, ни нерешительного тона Синельниковой.