смеяться, и я тоже засмеялась. Думаю, мы бы поцеловались снова, если бы донесшиеся со стены голоса не напомнили нам, что кто-нибудь может войти и увидеть нас.
– Я никогда раньше не целовалась, – сказала я.
– Я тоже, – признался Матас. – И я никогда не думал, что первая девушка, которую я поцелую, будет столь красива.
Я не смогла сдержаться и улыбнулась. Казалось, будто кто-то извлек экстракт чистейшей радости, и я его проглотила.
Но, как бы мне ни хотелось насладиться этим моментом и забыться в нем, я уже ощущала смутное чувство тревоги, которое все возрастало. Оно мучило меня, как заноза, застрявшая под кожей. Что же я делала? Я не могла просто так уйти от Вонвальта. Неужели я правда решила, что больше никогда его не увижу? Что несколько недель буду избегать его и Брессинджера, пока они не завершат свои дела, а дальше просто останусь жить в Долине? По меньшей мере я должна была поговорить с ним о том, что я чувствовала, – причем честно. Теперь, когда я остыла и у меня появилось время подумать, я начала жалеть о своих неосторожных словах и о том, что сбежала.
Видимо, мое беспокойство было хорошо заметно, потому что Матас спросил:
– Что-то не так? – Он внезапно поник. – Ты не рада?
– Я счастлива, – сказала я. – Правда. – Я вздохнула и окинула взглядом пустую комнату. – Но я разрываюсь на части, Матас. Я не знаю, что мне делать. И мне стоит предупредить тебя, что я пришла не просто так… точнее, меня просили прийти. Сэр Конрад велел мне поговорить с тобой и расспросить о деле Бауэра. Я отказалась. Поэтому мы и поссорились. – Я обвела рукой комнату и безрадостно рассмеялась. – Однако я тем не менее пришла.
– А что сэр Конрад хочет от меня узнать? – встревожившись, спросил Матас. – Я ведь тут ни при чем!
– Нет, нет, – сказала я и, осмелев, положила руку ему на грудь. Его сюрко был холодным – кольчуга забирала все тепло. – Он хотел узнать о дочери Бауэра, которая ушла в монастырь. Он считает, что ты наверняка что-нибудь о ней да знаешь.
– Только то, что знают все, – все еще недоумевая, сказал Матас. – Каких-то особых сведений у меня о ней нет.
– Думаю, это ему и нужно. То, что знают местные.
Матас пожал плечами.
– Я могу рассказать тебе, что знаю, но… – Он нахмурился. – Хелена, я думал, ты больше не хочешь служить Правосудию?
Я снова вздохнула. Я не знала, чего хотела.
– Что бы я ни решила, мне придется с ним поговорить, – сказала я. – Возможно, у меня получится умилостивить его, если я вернусь с чем-нибудь полезным.
Какое-то время мы стояли молча.
– Может быть, ты сможешь остаться здесь, – сказал Матас, теребя в руках перчатки. – Знаю, мы с тобой только встретились, но я чувствую… – Он замолк, смутившись.
– Я чувствую то же самое, – сказала я.
Сейчас кажется, что это звучало так глупо и драматично. Я с улыбкой вспоминаю, как быстро мы влюбились друг в друга. На такое способна лишь юность. Однако, думаю, по отношению ко мне и Матасу было бы несправедливо списать те мои чувства на легкомысленное увлечение молодой девушки. То, что все произошло столь быстро, не означало, что чувства не были серьезными. Иногда мне приходится самой напоминать себе об этом.
– Ты расскажешь мне, что знаешь? – спросила я. – Обещаю, мы еще снова увидимся. Я вернусь, как только смогу.
– Конечно. Но мне известно немного. Ее зовут Санджа Бауэр. Насколько помню, ничего особенного в ней не было. Я сам с ней никогда не разговаривал, но часто видел в городе. Она примерно нашего с тобой возраста.
– Лорд Бауэр сказал, что она ушла в монастырь, потому что ощутила тягу к той жизни.
Матас пожал плечами.
– Я знаю лишь то, что она в монастыре. Я никогда об этом не задумывался, но ушла она туда как-то внезапно. И с тех пор не покидала его, насколько мне известно.
Я нахмурилась.
– Но ведь от города до монастыря всего лишь миля, – сказала я. – В Учении Немы ведь нет заветов, запрещающих монахиням покидать его, верно?
Матас покачал головой.
– Нет, они все время выходят в город. Большинство неманцев придут сюда на время праздника Зимних Холодов. Можешь посмотреть, они сейчас все время суетятся вокруг храма. И по традиции каждую зиму приносят подарки в приюты и сиротские дома. Вообще, зимой им полагается давать кров попрошайкам, но, судя по замерзшим мертвецам у дверей храма, они этого делать не стали, – горько прибавил Матас.
Я рассеянно кивнула. Я помнила, как сама получала подобные подачки в Мулдау. Монахи и монахини порой приходили к нам и раздавали еду и старую одежду. Некоторые из них были глубоко благочестивы, но среди них находились и те, кто пользовался бедными и юными. Я не питала любви к сованской религии и искренне презирала лицемерие, заражавшее наиболее ярых ее последователей.
– Однако Санджа не выходит? – спросила я.
– Точно сказать не могу, но я, кажется, уже давно ее не видел. Может быть… пару лет?
– Тогда почему же все уверены, что она еще там? – спросила я.
– О, кажется, лорд Бауэр время от времени ее навещает. Думаю, она просто очень набожна. Всегда находится кто-нибудь, кто остается в стенах монастыря всю свою жизнь, особенно старики и калеки. А что же до остальных… Чего только религия с мозгами не сделает.
Я собиралась согласиться, как вдруг меня осенило.
– Ты сказал, что ее не видели уже пару лет?
– Ну, я ее столько не видел, – сказал Матас. – Это не значит, что и другие не видели.
– Но ты сказал «пару лет».
– Да.
– Два года?
Он пожал плечами.
– Наверное, примерно.
– Два года и три месяца?
– Нема, ну я уж так точно не помню!
– Вспомни!
Удивленный, он на время призадумался.
– Да, кажется. Точно, в последний раз я видел ее на ярмарке по случаю Сбора Урожая. И больше с ней не встречался.
Я лихорадочно соображала.
– Мне нужно поговорить с сэром Конрадом, – сказала я.
– Хелена, все хорошо? Что я такого сказал?
– Прости, мне нужно идти. – Сказав это, я услышала, как снаружи по грязи глухо прочавкали копыта и кто-то окликнул всадника с вершины башни. Всадник ответил, и я узнала голос Брессинджера.
– Это Дубайн, – сказала я и быстро чмокнула Матаса в щеку. – Мы скоро увидимся снова. – С этими словами я поспешила наружу.
– А, вот вы, – сказал сержант, увидев меня. – Мисс, вас хочет видеть какой-то джентльмен.
– Хелена! – позвал меня Брессинджер. Он сидел верхом на Гэрвине.