Изменился и сам парк: ушла бутафорская яркая зелень. Деревья засохли, жухлая листва покрывала некогда зеленые ветви. Часть деревьев и вовсе обуглилась, серый пепел толстым слоем припорошил жалкие остовы голых крон. Не было и спелых плодов – коричневые, сгнившие останки яблок и персиков давно окаменели. Всюду царил тлен и запустение.
Фонтан пересох и разрушился. Куски разбитой статуи валялись на земле, бурый мох и кустики желтой травы проросли сквозь некогда прекрасный профиль мраморной головки Полин. «Сколько же лет я плавал во Вселенной? Здесь все выглядит так, словно прошли века», – подумал Владимир. Сильная зевота свела рот, веки отяжелели и он погрузился в глубокий сон.
Глава 4
– Что, укатали Сивку крутые горки? – насмешливо спросил демон у спящего Владимира. – Дорвался дурень до бесплатных пряников…
Ответом была полная тишина и мерное посапывание. Ответчик крепко спал: длинные руки свисали, словно плети; римский нос уткнулся в подушку и походил на смятый свинский пятачок; волосы, запутанные в колючих репьях, торчали в разные стороны; подозрительные бурые пятна, грязь и несколько рваных дырок украшали мокрую сорочку; брюки также не отличались свежестью; подметка одного из яловых сапог и вовсе отлетела – обнажилась красноватая стертая пятка.
– Ну, как тебе мои представления? Я думаю, они оценены тобою по достоинству, – демон самодовольно хмыкнул.
Он знал, что Владимир крепко спит и не может дать ответов на поставленные вопросы. Однако он знал и другое: сон его подопечного не давал последнему возможности оправдаться, но то, что вещал наставник, Махнев прекрасно слышал. Это были проделки Виктора: если ему было нужно – его слышали даже скелеты тысячелетней давности или моль в шкафу. Не просто слышали, а «мотали на ус» каждое слово и изменение интонации.
Поэтому Виктор спокойно продолжал свой монолог. Он деловито вышагивал по спальне Владимира, изящные руки покоились за спиной, голубым холодным светом полыхал крупный бриллиант, украшающий длинные аристократические пальцы. Глянцем вороньего крыла отливал бархат безупречного черного фрака, сшитого по последней светской моде шестидесятых годов девятнадцатого века – тех годов, откуда так внезапно и трагически выпал Владимир Иванович Махнев. Червонным золотом блистали пуговицы, стягивающие жилет на стройном торсе демона. Широкие плечи не нуждались в портновских хитростях в виде подкладных ватных валиков и пышных складок у рукавов – фрак сидел как «влитой». Примерно такие фраки носил и сам Владимир, когда выходил в свет. Воротник белоснежной рубашки украшал шелковый шейный полосатый платок. Золотая булавка с причудливым вензелем – буквой «L» – соединяла края платка. Изменилась и его прическа: он стал коротко стриженым, элегантным, напомаженным блондином с серыми глазами.
– Володя, в доме у Полин я слышал все твои мысли. Некоторым радовался, особенно когда ты подсыпал «аттической соли»[40], иные меня разочаровывали… И вот что я тебе скажу, любезный бонмотист[41].
Ты срамников стыдить решился,В «своем глазу бревна не видел».Ты, милый мой, перестарался —И этим слуг моих обидел.Но наши – коротки обиды.Кого хотим – обидим сами.
Виктор остановился, щелкнул каблуками, укоризненный взгляд прошелся по спине несчастного Владимира. Затем он присел на край широкой кровати.
Ну ладно уж, поспи немного.Проснешься – будь готовБесовское ученье постигать.Я научу тебя со мной не спорить,И местных грешников любить и уважать.А будешь кочевряжиться и фыркать —В котел отправлю!Понял? Нет? Молчишь…Я в лучшие места тебя «оформил»,А ты еще бунтуешь и гундишь!И имя Боженьки припомнил…Дурак! За это ж могут навсегда убить…И прах развеять в черной безднеИ имя навсегда забыть.Да, да, забыть!..
Рука демона легла на плечо Владимира. Тонкие пальцы приподняли лоскут оторванного рукава, легко коснулись спутанных волос своего подопечного. Лайковой перчаткой он смахнул песок со спины Владимира. А после достал из кармана кружевной батистовый платок и с выражением легкой брезгливости обтер им свои изящные ладони. Спустя мгновение он продолжил более нежным тоном:
Володя, вроде ты не глупый,Безумствовать? Тебе? – грешно!Пойми, ведь Старику не слышноТвоих кривляний:«Господи, за что?!!!»Ведь я с тобою благодушен: кормлю, лелею и учу.Но будь и ты ко мне послушен —Пойми, как лучше я хочу…Твоя душа – моя награда за службу верную Отцу,А ты мечтаешь о разлуке…Неужто веришь, отпущу?
Виктор усмехнулся и еще раз пристально посмотрел на Владимира.
– Ты видишь, Володенька, как я забавляюсь с тобой? Даже стихами научился разговаривать. Не всегда удачно, но все-таки… – Виктор хмыкнул и нахмурился. – Надо же, спит аки младенец! Неужто и впрямь так устал? Батюшки, в шевелюре-то седые волоски появились. Ах-ах, нежное дворянское отродье! А что же ты дальше то будешь делать? А ты, вообще, зачем к бабушке-то поперся? Сидел бы дома сиднем, так нет же – пустился «во все тяжкие». Парасоль хотел вернуть? Ну-ну… – демон расхохотался.
Кружевной зонтик Полин валялся рядом с кроватью Владимира.
* * *
«Как болит голова… Надо вставать», – мутный взор скользнул по проему окна. За ним тлел все тот же серый, унылый день. – «Укатали Сивку крутые горки… Ишь, умник, насмешничает надо мной. В лучшие места меня «оформил». Да в гробу я видел ваши лучшие места!» – на зубах скрипел песок. Владимир сплюнул на пол. «Благодетель нашелся… То с бабками меня знакомит, то крокодилов натравливает, то львам готов отдать на съедение, то в небо швыряет, то песочные бури устраивает. И это – лучшие места?! – Владимир злился. – А вот возьму, и вообще не встану. Мне некуда идти – буду лежать, пока ИМ не надоест. Весь век буду лежать, пока ОНИ меня заново в другую жизнь не впихнут! Я же помню – их «Главный» говорил: поспи немного, век пройдет, и все такое… Поспи, я разбужу… А тут, какой уж сон? Львы-то настоящие были! Во сне таких не бывает. А кровь!? Меня до сих пор мутит от воспоминаний о кровавых реках».
Он посмотрел на портрет Виктора – рамка была пуста, вернее, вместо красивого лица и торса демона, в рамке присутствовал какой-то голландский натюрморт – бутылка вина, мясная подкопченная рулька, зелень лука, свежие мясистые томаты, розовый редис, еще какие-то овощи, краюха ржаного хлеба и добрый ломоть желтого ноздреватого сыра.