лучше всего; вздыхала по этой святой пустыне.
Послы ежедневно бегали из Кракова на Скалу и со Скалы на Вавель.
На дороге каждые несколько дней была видна крытая повозка княгини Кинги, спешащей к королеве, которую почитала как мать. Раз прибыв сюда, набожная пани вырваться оттуда не могла.
В этот день какое-то неспокойное движение царило с утра в монастыре. Королева Саломея предсказывала свою смерть.
Испуганные сёстры послали за княгиней Кингой, за капелланами и лекарями.
Но ничего, казалось, явно не объявляет о таком конце святой пани, которая говорила о нём с улыбкой и спокойствием.
Как ежедневно, велела везти себя на молитву, долго, преклонив колени, на ней стояла, на её белом, красивом лице, ангельски-светлом, хоть возраст его уже покрывал морщинками, светилась молодость бессмертного духа. Что-то небесное светилось из облика, которого ни старость, ни страдания не смогли нахмурить.
Казалось, изнутри этих черт, немного щербатых, пробивается неиспользованная молодость чистой души. Не была это та Ядвига Силезская с суровым и грозным лицом, которая свидетельствовала о какой-то борьбе с собой и светом.
На её облике сияла уже победа и незапятнанная ничем благословенная тишина.
Та часто сердилась, видела в людях скрытый грех, достигала взглядом тёмных глубин; эта глядела в небо и уже, небесная невеста, с глазами, обращёнными к свету, который её ослеплял, не знала, может, мира.
Эта ангельская фигура казалась тем более светлой, что свита сопровождающих её сестёр кларисок имела совсем другой цвет.
Были это женщины и девушки, собранные из милосердия с разных сторон, из разных сословий, по большей части незнакомые ещё с монашеской жизнью, которые, хотя их старшая мать, чешка Клара, пыталась их склонить к суровому уставу, дико его нарушали. Примера пани было недостаточно, а Саломея суровой быть не умела. Сердце большой любовью заслоняло всякую вину…
Странными казались эти молодые сёстры клариски, когда только из-под сурового взгляда Клары могли вырваться.
Тогда в этих ещё не обузданных девушках отзывались желание света, тоска по свободе, им на память приходили искусительные песни, воспоминания детских лет и жизни среди людей. Выбегали в садик, к стенам, к воротам, чтобы хоть вздохнуть свободней, хоть взглядом достичь дальше, хоть поплакать и тихо посмеяться. Мать Клара имела с этой своей паствой, не очень послушной, много забот, а когда на это жаловалась, королева Саломея отвечала ей мягко:
– Благодать не приходит сразу, с искушениями нужно бороться, время и молитва очищают и отбеливают эти душеньки.
Самая красивая из этих младших сестричек, но мало поддающаяся управлению старшей матери, была Бетка из Кракова. Отец её, обнищавший землевладелец, был каким-то урядником при княжеском дворе; он и мать умерли, оставили её сиротой с очень молодого возраста. Пани Кинга отдала её на воспитание Саломеи, сжалившись над брошенной. Этот ребёнок был чудесно красив; чёрные глаза – огромные, уста – малюсенькие, носик простой, как вытесанный, низкий гладкий лоб, щёчки румяные и вся фигура ловкая, гибкая, сильная, энергичная. Что-то восточное, южное, имела в лице, кожа лица была чуть смуглая, во взгляде великий огонь и смелость.
Такой, какой обещала стать ребёнком, выросла в шестнадцать лет. Несмотря на монастырскую суровость, она была дикая, неудержимая, бунтующая духом. А так как все её за необычную красоту любили и много потакали, королева Саломея её опекала вместе с Кингой, мать Клара также не корила её слишком сурово. Будущая монахиня росла достаточно свободно.
Приходили дни и часы, когда она яростно бросалась в великую набожность, всех других сестёр обгоняла в постах, молитве, бичевании и муках, какие она себе причиняла.
Среди этих пылких исступлений у неё часто был упадок сил – она теряла охоту и, как бы не получала того, что ожидала, сражённая, потом страшно бунтовала.
Под предлогом болезни она скрывалась по углам, бегала по саду, видели её плачущей, лежащей на земле, призывающей смерть и избавление.
Королева, осведомлённая о том, приписывала это дьяволу, мать Клара посоветовала лечиться молитвой, но ничего не помогало, пока не исчерпывались силы и не возвращалось онемение, спокойствие, немое отчаяние, а после него новые порывы и молитвы.
Несмотря на эти странные симптомы, много от неё обещали.
В монастыре, среди других девушек, она была будто пани, она видела ясней всех, понимала всё лучше – когда хотела. Голос её в костёле, когда пела, иногда волновал до слёз, слушая её, забывали о молитве. Имела слёзы и рыдания в голосе.
Во всех женских работах, разрешённым монашкам, она лидировала. Казалось, точно её им учить было не нужно, точно с собой на свет принесла знание их и даже опыт.
Достаточно ей было поглядеть на что-то, чтобы подражать, отгадать, что-то своего ещё добавить.
Одну из добродетелей, каких требовал устав, – покорность и мягкость – труднее всего ей было привить. Хотя иногда она принуждала себе к ним, тут же строптивая природа брала верх, лицо пламенело гордым выражением, чёрные глаза пылали огнём, поднимала плечи и необузданная, дикая девушка выходила из-под коричневого облачения монахини.
В этом грубом одеянии, с этой простой заслонкой над лицом, без всякого наряда, с остриженными волосами, которые у неё постоянно с неимоверной силой буйно отрастали, Бетка была так красива, что тот, кто её видел впервые, должен был остановиться в изумлении.
Она казалась каким-то иным, высшим существом, чем те, что её окружали, все при ней казались холопами, она – королевой.
Она это хорошо чувствовала и даже молча приказывала.
В этот день в свою очередь на неё приходилась служба при королеве Саломеи, которая имела к ней слабость. Она была не тяжёлой, потому что эта пани почти не нуждалась ни в каких услугах, не требовала ничего, жила постоянно вознесением над землёй. Ей следовало напоминать о земной жизни, иначе не ела бы, не пила бы, не пошла бы спать. Исповедник вынуждал её помнить о себе так же, как княгиню Ядвигу.
Сейчас, когда пророчила себе скорую кончину, эта оторванность от земли была ещё большей и полнейшей. Она всматривалась в невидимые для других небеса, отвечала на голоса, для других неуловимые, которые над ней летали, улыбалась невидимым окружающим её фигурам.
Она лежала так, сложив руки, замечтавшаяся, счастливая, точно её уже должны были подхватить крылатые посланцы на облака. Слегка, едва поднималась со вздохом её грудь. Мать Клара и сестра Бета, глядя на неё, видели, как на их глазах она изменилась, просветлела, помолодела. Что-то чудесное было в этом облике в преддверии смерти, цветущее молодостью. Сейчас в первый раз мать Клара поверила, что приближалась её смерть, потому что этот облик