Приезжал архитектор, старший лейтенант Прибульский — выбирать место для памятника советским солдатам в Киркснссс. Место выбрал на скале, выше бункера «Красного Креста» и не доходя до дома, где еще недавно жил наш старший морской начальник. Показал чертежи.
Памятник был впоследствии действительно там поставлен, но норвежцами.
VII
Однажды утром в конце сентября вызывает меня к себе Лукин-Григэ.
— Игорь Михайлович, пришел приказ Ставки: в течение трех суток вывести все наши части с территории Норвегии; чтобы к 11.00 на третьи сутки не осталось по эту сторону границы ни одного советского. Подождите. И кроме того, с норвежских властей надо получить официальный документ о том, что Норвегия не имеет к СССР никаких материальных претензий. Никаких, вы поняли?
Задачка! В первую очередь вызываю к себе, прямо в комнату рядом с кабинетом коменданта (где когда-то Щербаков и Даль обсуждали вопрос «ты меня уважаешь?») Карлсена, Бьсрнсона и Андснсса — для выяснения объема материальных претензий, которые у них реально есть. Я не сомневался, что Анденсс ведет строжайший реестр всем кражам, порубкам и т. д. И не ошибся. Андснес открыл гроссбух и начал читать по пунктам. Я говорю ему:
— Подождите. Давайте начнем с общей суммы и потом прикинем, что мы признаем, а что нет. Ведь, небось, не всюду есть свидетели? Давайте общую сумму.
— Извольте: 583.275 крон.
Я закачался. Ведь в нашем распоряжении не было ни одного валютного рубля, да и советских рублей не было.
— Ну, давайте разбираться.
Примерно тысяч на пятьдесят было потерь без свидетелей или уже полюбовно улаженных. Трагедией был часовщик — его потери тянули почти на 200 тысяч крон. Анденсс положил на стол полицейские протоколы осмотра местности — две пары кирзовых сапог, следы ведут к такой-то нашей части.
Я говорю: эта часть давно ушла.
— Ничем не могу помочь, — говорит Анденсс. — По соглашению вашего правительства с нашим, вы должны оплатить нам все убытки, нанесенные вашей армией.
У меня этих денег не было, а если бы я вернулся в СССР с валютным долгом, то головы бы мне было определенно не сносить, и мои друзья из СМЕРШа тут бы уж постарались. Поэтому я стоял намертво.
— Почему я должен верить вашему отождествлению, что сапоги советские? Почему вы тогда не вызвали меня на свежие следы?
Что ограбили часовщика не норвежцы, особенно в период, когда в нашу часть перебросили уголовников, сомнений, конечно, не было. Но я мог сослаться на недостаточность их доказательств.
Наконец, Анденсс, видимо, догадался, что таких денег у нас нет и негде врять, и согласился отложить дело часовщика в пачку недоказанных дел.
Все же после всей торговли получился остаток без небольшого тысяч в триста крон, погасить который надо было во что бы то ни стало. Я сказал, что по округе осталось немало немецкого имущества, которое теперь наше по праву завоевания, и попросил мне дать оценщика от норвежцев. Оценщик был быстро найден — это был представитель профсоюза, специализировавшийся на конфликтных делах и имевший доверенность от муниципалитета. Я взял машину, оценщика и Грицанснко — он больше меня скитался по территории и знал расположение различных сохранившихся немецких бараков. Мы объехали почти всю нашу территорию до Сванвика и почти до Нсйдсна — Грицанснко сказал, что в Нейдснс для нас ничего нет. У каждого барака (в них теперь жили местные норвежцы, иногда помещались какие-то конторы и магазины) оценщик записывал ориентировочную цену в блокнот. Здания были все дощатые, копеечные. Мы все-таки наскребли тысяч полтораста крон. Барачные возможности истекли. Я повез моего оценщика на аэродром. Предлагаю его. — Представляю себе, что мне будет за продажу военного аэродрома. Но оценщик не заинтересовался.
— Какой аэродром? Это просто чистое поле. Луг. И к тому же наш, норвежский.
Смотрю, по краю поля остались от немцев бетонные укрытия для самолетов, и я широким жестом предлагаю их оценщику, но тот даже удивился:
— На что нам эти штуковины?
Грустно иду по аэродрому и вдруг на краю его наталкиваюсь на огромную яму, полную битумом.
— Смотрите, — говорю, — битум! Это же вам нужно! Щели на зиму смолить!
— Гм. Битум? Посмотрим, сколько его тут. — (Меряет). — Хорошо. Пятнадцать тысяч.
Все. День заканчивается, а на мне еще 113 тысяч крон долга. Подъезжаем к Киркенссу вдоль узкоколейки. Идея! Узкоколейка.
Спрашиваю оценщика: чья узкоколейка — заводская?
— Нет, — говорит, — это немцы от рудников до завода построили. Ура! Значит, наша! Прихожу с Грицанснко в комендатуру и шлю его в руины завода за Ссйнсссом.
Приходит. Садится. Я говорю ему:
— Нужна вашему заводу железная дорога к рудникам?
— Завод разрушен, — отвечает он.
— Да, но ведь он будет отстроен, и тогда железная дорога понадобится.
— Может быть.
— Ну, если вам она не нужна, мы ее разберем и вывезем в Мурманск на лом. — (Он еще не знает, что послезавтра днем нас тут уже не будет.)
— Сколько вы за нес хотите? У нас нет наличных.
— Нам годится и вексель.
— Хорошо, я пришлю заводского оценщика.
Он ушел, оставив меня в беспокойстве. Сколько может стоить железная дорога? На мой взгляд, может быть, и полмиллиона, но ведь я целиком завишу от оценки, которую мне предложат.
Между тем Лукин-Григэ вызвал своих офицеров к себе в кабинет (не всех: Янкслсвич с майором и радистками и Ефимов со всеми смсршсвцами убыли накануне)[363] и говорит:
— Товарищи офицеры, как вам известно, комендатура — не воинская часть, и я, по уставу, не командир воинской части, и вам выдавать отпуска не могу. Но если я поставлю свою подпись, никто не будет сверять, имел я право или не имел права выдать вам отпускные свидетельства.
И он выдал нам всем отпуск на месяц, с денежным довольствием.
Назавтра приходит инженер.
— Мы покупаем железную дорогу.
— Какая же ваша цена?
— Сто тысяч крон.
— Простите, — говорю я, — а я посылал своего оценщика, и он оценил дорогу в 113 тысяч крон.
По тому, как он сразу же согласился, я понял, что дорога стоила по крайней мерс втрое больше. Но мне необходимо было, чтобы обе стороны не имели друг к другу материальных претензий — поэтому мне нужно было ни больше, ни меньше — ровно 113 тысяч.
— Как мы расплатимся? — спросил он.
— У нас есть кое-какой долг муниципалитету, напишите переводной вексель на них.
Сказано — сделано. Но сделано еще не все: надо получить от норвежских властей бумагу, в которой они выражали бы нам благодарность и сообщали, что не имеют к советским войскам никаких претензий.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});