Читать интересную книгу Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь: трилогия - Дмитрий Балашов

Вечерняя заря, догорев, потухла, Васька, отдав последние распоряжения, ложится навзничь, следя над собою величественный бархатночерный небосвод, густо затканный алмазами мерцающих звезд. Он дремлет. Но вот далекие горы начинают светлеть, и небо отделяется от земли. Ржут и топочут кони. Васька встает. Надо подымать и кормить людей. Сегодня? Или завтра? Они наконец сразятся с Железным Хромцом.

Сурово поют рога. Оба стана, тот и другой, готовятся к великой битве. Татар, на глаз, больше, но в Тимуровом войске, разделенном на семь пулов с канбулами, резервными кошунами и караулами, выдвинутыми вперед, больше порядка. На передовой линии густо взлетает земля от лопат. Узбекская пехота торопливо зарывается в землю, ограждается чаперами, готовясь встретить первый натиск ордынской конницы. Там и тут вскипают короткие сшибки верхоконных разъездов, словно бы пробные укусы сошедшихся на битву друг с другом степных барсов.

Был вторник, четырнадцатое апреля 1395 года. Запомним эту дату, дату кануна великой битвы, столь помогшей позднейшему возвышению Московской Руси.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Последняя ночь перед боем. Когда уже — не в силах уснуть. Когда расставлены полки, развернуты рати. Когда уже на ихнем, правом крыле собрались силы Кунче-оглана, Бек-Ярык-оглана, Актау, Давуда-Су-фи, Тохтамышева зятя, и Утурку. (Все названные сговорились победить или умереть в предстоящем бою.) Когда воины бредят и вскрикивают во сне, хватаясь за воображаемое оружие, а ратная сторожа не спит и не снимает броней. Когда уже ждешь с томительным нетерпением — скорей бы рассвет! Нет, это не страх, не трусость, это лихорадка перед боем, это нетерпение, заставляющее чаще дышать и затрудняющее, цепенящее мысли в голове. (У трусливых становятся жидкими ноги и холодный пот течет по спине. Но это у трусливых или у тех, кто впервые в бою.)

Васька не спал. Лежал вольно на спине, поглядывая в ночь. Внутри у него все словно замерзло, сжалось, готовясь к наступающему дню. Тихо переговаривают воины, иные тоже не спят, ждут. Долгое отступление измотало всех. Битвы ждут, как избавления. Говорят, старые воины предчувствуют свой конец. Русские мужики так прямо надевают чистые рубахи перед боем. Васька берет в руку медный нательный крестик, шепчет полузабытые слова родимых молитв.

Вот холодною сырью повеяло от реки. Поля затянуло туманом. Так бы хотелось сейчас услышать журчание струй, но Терек далеко от них, и ни услышать, ни глотнуть его холодной бегучей воды не можно. Небо синеет. Воины сами, без зова, начинают просыпаться и вставать. Ночью Актау предпринял пробный набег на чагатайский стан, проверяя готовность Тимура к бою. Били в барабаны и литавры, трубили в рога, переполошив оба спящих стана. Отступили к утру, убедившись, что Тимура не заставить в ночь вывести полки за укрепления.

Васька еще дремлет, задремал перед самым рассветом, когда уже все кончилось, и во сне увидел брата Лутоню. Лутоня стоял маленький, в одной холщовой рубашке, почти до пят, серед и поля, густо заросшего ромашками, и звал его, приманивая рукой. Маленький мальчик, коего он когда-то в хлеву торопливо закидывал соломою и навозом. Так и не понял Васька, к чему был этот сон и о чем просил его брат. Далекий томительный звук рогов разом пробудил его. Вскочив, он торопливо затягивал ремнем кольчатую бронь. Походя, отломив кусок пшеничной лепешки и выпив чашку кумыса, готовил коня.

Десятские подымают людей. Сотня, дополненная из подошедшего позавчера резерва, строится, и Васька взмывает в седло. Вдали, впереди, виднеется линия окопных щитов, чапаров, выставленных за ночь противником, и Васька мгновением поразился тому, как близко друг к другу стояли всю ночь они и гулямы Тимура, с которыми через какие-то мгновения они начнут резаться насмерть.

— Сотня, к бою!

Бек-Ярык-оглан объезжает строй своих полков и издали делает приветственный знак своему урусутскому сотнику. Там, дальше, стоит Актау, на этой стороне — Утурку.

— С Богом! — говорит вполголоса Васька, когда сухая барабанная дробь и звон литавр призывают их к напуску.

Пешцы там, в центре, невидные отселе, выходят из-за преграды из ароб и телег, строятся. Там русские, и Ваське на мгновение остро хочется туда, к своим. Но звучит приказ, поют рога, и им отвечает согласный и глухой топот копыт двинувшейся конницы правого крыла. Начинается бой.

Миг сближения с противником всегда страшен. И страшно, наверное, взглянуть в лица тех, кто скачет, убивать или быть убитым. Как часто этого рокового сближения даже не происходит! Кто-то из соперников начинает заворачивать коней и устремляется в бег, а победители гонят и рубят бегущих. Не то было в этом сражении. Отступать не хотела ни та, ни другая сторона, и потому…

И потому Васькина сотня, прорвавшись сквозь плотный ливень стрел, ударилась — именно ударилась, и звук был такой от множественного удара — о выставленную преграду, и началось! Васька, озверев, отбивал саблей лезущие к нему со всех сторон копья, кого-то, потерявшего шелом, прикончил, развалив саблею череп, так что обнажившийся серый мозг брызнул из-под клинка. Не глядя, знал только, что его сотня здесь, не отстала и рубится вместе со своим предводителем. Кони дико ржут, падая в окоп, ломая ноги, горбатясь, перемахивают через преграду. С треском ломаются под копытами коней поваленные окопные щиты. Они, кажется, одолевают, одолели, пешцы бегут, падая под саблями. Но на них, одолевших окопы, обрушивается в тот же миг чагатайская конная лава. Треск, скрежет железа по железу, дикие крики, хрип и кровь. Приходит пятить коня, чтобы не зашли с тылу, приходит вертеться, отступать, огрызаясь. Едва половину своих воинов уводит Васька назад, отчаянно пытаясь спасти строй, не дать воинам ринуть в безоглядное бегство. Он не видит поля боя, не ведает о том, что впереди и что назади, он видит только перекошенные, сведенные судорогою гнева и грозной радости лица чагатаев, рвущихся к победе, и в этот страшный для него миг новая волна татарской конницы — брошенный Бек-Ярыком резерв — смешивает ряды гулямов Тимура, опрокидывает их, и в сумасшедшей рубке, в молнийном блеске скрещивающихся клинков вся конная громада начинает откатывать назад, туда, опять за окоп, полузаваленный трупами, за опрокинутые и разбитые чапары.

Далеко справа восстает новый победный крик, это люди Кунче-оглана атакуют тимуровских багатуров левого крыла, и Актау, и Давуд-Суфи, и Утурку пошли в напуск, близка победа! Близка ли? По всему холмистому полю, скатываясь с холмов и взбираясь по склонам, гремит бой. Татарская конница правого крыла всею массой движется к центру, сшибая заслон пешцев, губя, точно половодье, съедающее весенний лед, ко-шуны чагатайских храбрецов.

Тимур, сидя на коне, оглядывал с холма поле боя. Как жаль, что Ми-ран-шах еще до битвы упал с лошади и сломал руку! Он вовремя углядел, что левое крыло его войска подается и вот-вот покатит назад (покатит, и тогда бегущих будет уже не остановить!), и тотчас послал четыре кошу-на из резерва им на помощь. Битва остановилась было, бешено крутясь на одном месте, но и вновь началось попятное движение левого крыла. Тимур легким движением поводьев направил коня вперед, намеряясь кинуть противу зарвавшихся остальные кошуны прикрытия, как прямо перед ним прорвало центр войска и он оказался в толпе заворотивших коней позорно бегущих гулямов. С рыком, похожим на рычание барса, Тимур ринул вперед, через и сквозь, и вот уже перед ним и перед его немногочисленною дружиной оскаленные конские морды, ножевые глаза, сабельный блеск и победный клич, сурен, режущий уши. Тимур горбит широкие плечи, вырывает дорогую хорезмийскую саблю из ножен. Чешуя его панциря и отделанный золотом, украшенный большим рубином шелом зловеще сверкают на солнце. У него ломается копье, падает смертельно раненный конь, и Тимур чудом успевает вырвать увечную ногу из стремени и вскочить на ноги. Он отбивается саблей. Его, кажется, узнали враги, облепили со всех сторон. Он отбивается, рыча, взяв оружие в левую руку и чуя тупые тычки вражеских копий о пластинчатую броню. Он не хочет бежать, он слишком трудно шел к вершине успеха и власти. Это Тохтамышу судьба все поднесла, словно на серебряном блюде, не ему! Он не может так вот, просто, отдать все завоеванное годами, нет, десятилетиями усилий, подарить глупому татарскому мальчишке, когда-то пригретому им! Его нукеры падают один за другим. Кто-то, кажется, бежал (не забыть наказать после боя!), он остается один и продолжает драться. У него в глазах — вонючая яма, где приходилось сидеть, ожидая казни; эмиры Хусейна, бегущие от монгольской конницы непобедимых когда-то джете; его тяжкая молодость, которую он им не отдаст ни за что! Сейчас решается его судьба, судьба всех его многолетних усилий, судьба его веры в себя и свою звезду. И как освобождение, как милость Аллаха, как дар Всевышнего, в пустое пространство вокруг него, пронизанное стрелами и прошитое копьями врагов, врывается бесстрашный шейх Нур-ад-Дин. Сверкая кольчугой, он слетает с коня, падает, соскакивают с коней и его немногочисленные нукеры (всего полусотню привел с собою Нур-ад-Дин!). Становясь на одно колено и сгибая луки почти до треска, они пускают стрелу за стрелой в мятущийся перед ними клубок конных воинов. Крики взмывают к небесам, дико ржут раненые лошади, длится бой.