на этот вопрос, как представляется, весьма нелегко, ибо приходится задуматься над всей предшествующей историей власти в СССР, – и прежде всего о соотношении властной роли партии и государства (конкретно – правительства). С 1917 года и до второй половины 1930-х годов партия играла главную и определяющую роль во власти. Этому вроде бы противоречит тот факт, что Ленин занимал пост председателя Совнаркома, то есть правительства. Однако не нужны сложные разыскания (достаточно прочитать ленинские сочинения 1918–1923 годов), чтобы убедиться: реальным средоточием власти являлся ЦК партии, где и сам Ленин сосредоточивал свои основные усилия (кстати сказать, ЦК заседал тогда почти еженедельно).
Ленин возглавлял власть не благодаря своему посту председателя правительства, а в силу того, что был верховным вождем партии (хотя формально таковым не являлся). Это вполне ясно хотя бы из того, что А. И. Рыков, сменивший Ленина в качестве предсовнаркома, отнюдь не стал поэтому «главным»; между прочим, в так называемом ленинском «Завещании» названы шесть «вождей», но Рыкова среди них нет, и даже назначение его на высший правительственный пост не возвысило его в рамках истинной – партийной – иерархии власти.
Но с середины 1930-х годов, когда совершается своего рода «контрреволюция» (о ней подробнейшим образом говорится в первом томе этого сочинения, в главе «Загадка 1937 года»), партия – это воплощение «революционного духа» – подвергается настоящему разгрому{189}, и верховная власть перетекает в государство, постепенно приобретавшее «традиционные» качества. В заключительной части своего известного доклада 10 марта 1939 года Сталин заявил, что в «пролетарском» государстве «могут сохраниться некоторые функции старого государства»[941]. Сказано было весьма осторожно, но нет сомнения, что для многих людей такая постановка вопроса явилась тогда совершенно неожиданной или даже поражающей…
Окончательное «оформление» верховной роли государства произошло 6 мая 1941 года, когда Сталин сменил Молотова на посту председателя Совнаркома – то есть государственного органа; ранее он явно не претендовал на этот пост (который занимали Рыков (до 1930 года) и Молотов), вполне «удовлетворяясь» руководством партией. И с этого момента властная роль партии все более ограничивалась; невозможно переоценить тот факт, что после XVIII съезда следующий, XIX, состоялся лишь двенадцать с половиной лет (!) спустя, пленумы ЦК собирались в среднем не чаще, чем раз в год, и даже заседания Политбюро происходили с интервалами в несколько месяцев. Не менее показательно, что члены Политбюро, за исключением одного только Хрущева (и это приведет, как мы увидим, к очень существенным последствиям), одновременно являлись заместителями председателя Совета министров СССР. Наконец, имела место еще особенная «иерархия власти», которая открыто обнаруживалась в официальных перечнях верховных лиц. Первое место в таких перечнях занимал, естественно, Сталин, второе – Молотов, а позднее – Маленков и т. д. И, скажем, в иерархической очередности конца 1949 года, когда член Политбюро Хрущев стал еще и секретарем ЦК, он тем не менее, не будучи зампредом Совмина, занимал предпоследнее, 10-е место{190} («ниже» его был подвергшийся тогда определенной опале А. Н. Косыгин); позднее «место» Хрущева постепенно повышалось; к моменту смерти Сталина он занимал уже 8-е место, «опередив» Микояна и Андреева.
Кто-либо может подумать, что речь идет о «формальных» проблемах, но на этом высшем уровне власти «форма» обладала чрезвычайной значимостью.
Правда, верховные лица правительства одновременно представали и как руководители партии (члены Политбюро, а с октября 1952 – члены Бюро Президиума ЦК), но это диктовалось сохранявшимся понятием о партии как «руководящей и направляющей силе», – понятием, официальную «отмену» которого было бы нелегко объяснить населению страны.
Но нельзя переоценить очевидного из документов тогдашнего порядка: «…постановления от имени Совета Министров визировал сам Сталин, от имени ЦК ВКП(б) – Маленков (то есть Совет Министров был «важнее». – В. К.). После смерти Сталина прежняя практика сначала была сохранена, и совместные постановления подписывали Ма ленков как председатель Совета Министров и Хрущев как секретарь ЦК КПСС», – то есть по-прежнему «главным» было правительство, а с 1955 года, – после устранения Маленкова с его поста (8 февраля) – «решения будут приниматься как постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР, хотя раньше они подписывались, как правило, в обратном порядке»[942]. То есть власть перешла к руководителю партии.
Сразу же после смерти Сталина произошло «формальное» изменение, имевшее в действительности первостепенную значимость. Маленков, который до 5 марта 1953-го совмещал посты заместителя председателя Совета Министров и секретаря («второго») ЦК, сменив Сталина в качестве главы правительства, не стал руководителем партии; 14 марта он даже сложил с себя обязанности секретаря ЦК, и фактическим «первым» секретарем стал Хрущев (правда официально он будет утвержден в качестве «первого» позднее, 13 сентября). Таким образом, произошло окончательное разделение государственной и партийной власти. И тут четко выяснилось, что партийная власть имеет теперь второстепенное, и даже, в сущности, третьестепенное значение. Ибо в послесталинском иерархическом перечне первое место занял Маленков, второе – 1-й его зам. и министр внутренних дел Берия, третье – 1-й зам. и министр иностранных дел Молотов, четвертое – председатель Президиума Верховного Совета Ворошилов (то есть глава законодательной власти) и только пятое – фактический первый секретарь партии, то есть вроде бы такой же преемник Сталина, как и Маленков, – Хрущев. Особенно многозначительно «возвышение» главы законодательной власти: предшественник Ворошилова на этой должности, Н. М. Шверник, вообще не входил в состав высшей иерархии, – не являлся полноправным членом Политбюро (только кандидатом в члены).
Таким образом, процесс оттеснения, отодвигания партии на задний план, начавшийся во второй половине 1930-х годов, в 1953-м, после смерти Сталина, наглядно выразился в том, что фактический руководитель партии оказался на пятом месте…
В тех или иных сочинениях утверждается, что послесталинское принижение роли партии исходило от Берии; так, например, Константин Симонов писал впоследствии: «После того как власть была сосредоточена в руководстве Совета Министров, а Секретариату ЦК отводились второстепенные функции, Берия старается добиться перенесения центра тяжести власти и на местах, в республиках, из ЦК в Советы министров»[943].
Но нет никакого сомнения, что Маленков (и, конечно, другие верховные лица) стремился действовать именно в этом духе, что нашло недвусмысленное и даже, так сказать, яркое выражение в его отказе от поста секретаря ЦК, который он занимал (с небольшим перерывом) с 1939 года. В ходе «разоблачения» Берии Хрущев с негодованием рассказал, как в его присутствии в ответ на следующее суждение: «Если не будет совмещено руководство ЦК и Совета Министров в одном лице (как было при Сталине. – В. К.), то надо более четко разделить вопросы, которые следует рассматривать в ЦК и Совете Министров»… Берия пренебрежительно сказал: «Что ЦК? Пусть Совмин все решает, а ЦК пусть занимается кадрами и пропагандой»[944].
Но нет оснований усомниться,