с таким простым, безобидным именем Денис Петров схватил черенок от швабры и начал избивать… Потом они увидели, что Никита уже почти не дышит, вызвали «Скорую». В машине мальчишка умер…
Ну разве могли Мак и Маша подумать, что окажутся в таком вот помещении с голыми столами и лавками, с клеткой в углу и решетками на окнах? С двумя квадратными дядьками в погонах сержанта и капитана МВД! Застарело пахло табаком и хлоркой.
Их втолкнули и поставили перед столом. Капитан с гладким лицом и толстой, как ведро, шеей шагнул назад, прислонился к оконному косяку, лениво сказал:
— Бабчиков, займись протоколом…
Тощий, похожий на петуха сержант суетливо достал из ящика бумагу и ручку, присел к столу, облизал губы. Глянул на Матвея и Машу, как на деревяшек.
— Фамилии… Место жительства…
Мак не боялся. То есть он боялся за Машу: не расплакалась бы. А за себя ему не было страшно. Он давно понимал, что с ним и с любым из ребят такое может случиться всегда. Вон что творится на свете!.. Но Маша вроде бы не собиралась плакать. Она тонко, но безбоязненно сказала:
— За что нас схватили? Не имеете права!
— Ну вот, товарищ капитан, опять правозащитники, — жалобно выговорил сержант. — Ну спасу нет… — И взвизгнул: — Быстро фамилии! — Воткнул в Мака колючие глазки.
Маку стало страшновато — теперь уже за себя. Он крепко взял Машу за холодные пальцы и повторил ее слова:
— За что нас схватили?
Капитан выпрямился. Его могучая шея закаменела. Он твердо выговорил:
— Вопросы здесь задаем мы. Ясно, сосунки?
Мак слышал и читал эту фразу много раз. Во всяких детективных фильмах и книжках про шпионов. Там уверенные советские следователи говорили такие слова хлипким зарубежным агентам и попавшимся членам преступных группировок — тем, кто пытался что-то лепетать и выяснять для своей пользы. Те сразу скисали.
Мак не скис. Только словно заледенел внутри. И объяснил «этим»:
— Задаете вопросы вы. А отвечать-то должны мы. А мы не будем, пока не скажете: за что схватили?
Я зашла в магазин, там у меня украли телефон. Эльвира Степановна была со мной. Я попросила ее позвонить нам домой и сообщить, что задержусь. А сама отправилась в ближнее отделение полиции, чтобы написать заявление. А там началось: требование подождать, протокол, вопросы всякие. Снова велели подождать. Стали приводить с улицы подозреваемых, в том числе и совсем мальчишек, требовать у них признания. Я говорю: «Оставьте детей в покое. Вы ищете не там, где надо, а там, где ближе». — «А вы, гражданка, воздержитесь от негативных реплик, если хотите, чтобы вам помогли». Я смотрю: времени уже девять, сказала, что помощи больше не хочу, только пусть разрешат позвонить со служебного телефона домой.
— Демократия и законность все расставили по своим местам.
— Ух как расставили! — вдруг вмешался Игорь Святкин, в общем-то совсем не скандальный, миролюбивый пацан. — У брата до сих пор рука еле двигается. Они с однокурсником проходили по бульвару, там какой-то митинг шел, они остановились послушать, сзади менты с дубинками — ни с того ни с сего…
Елена завелась:
— А незачем соваться куда не надо! Дело студентов — сидеть над книгами, а не якшаться со склочной оппозицией!..
Илья был тогда еще школьник, в одиннадцатом классе. Шел он с уроков и, как назло, один, без приятелей. На углу Октябрьской и Паровозной остановили его двое в сизом камуфляже и с автоматами.
— Тормози, школяр. Документы…
У Ильи какие документы, из школы идет парнишка. Он так и сказал.
— Паспорт надо всегда иметь при себе. Не слыхал?
Илья сказал, что не слыхал. Да еще дернуло его за язык:
— На кавказца я вроде не похож…
Они посмотрели на него, друг на друга.
— Это мы выясним, на кого ты похож… Куда идешь?
— В книжный магазин.
— Читатель, что ли? — хмыкнул старший сержант с белесыми глазами и подбородком шире лба (о нем еще будет речь, а пока пусть называется Мордастым).
— Читатель, — согласился Илья. — Разве нельзя?
— Ты повозникай! Сейчас скушаешь очки и будешь не читатель, а разъе…ль.
— Вы какое имеете право так… — начал Илья (потом сам признавал, что была это великая глупость; с ними — о правах!).
— Интеллигент, — гоготнул Мордастый. — Небось декларацию прав знаешь. Идем…
— Куда?
— Для выяснения…
— Никуда я не пойду! — Это была, конечно, вторая глупость. Они заломили ему локти и легко, будто сноп соломы, поволокли в отделение. Приговаривая при этом о сопротивлении сотрудникам правопорядка, которые при исполнении…
Отделение было почти рядом. Илью впихнули за решетку (ну, прямо как в кино, говорил он потом), но скоро привели в какой-то кабинет. Там кроме Мордастого и его напарника (худого и белобрысого) были пожилой морщинистый старшина и молодой офицер (кажется, младший лейтенант). Но они почти сразу ушли, офицер при этом сказал Мордастому:
— Ты, Панкратьев, это… по обстоятельствам.
Мордастый Панкратьев слегка поржал. Белобрысый сел за стол, придвинул бланк.
— Фамилия, имя-отчество, год рождения.
Илья сказал.
— Не кособочься, прямо стой, когда отвечаешь, птенчик… Адрес!
Илья сказал адрес.
— А чем докажешь? — спросил Мордастый, зевнул и потянулся.
— Давайте, я маме позвоню…
— Позвонишь потом в морг. Чтобы забрали отсюда. А пока не хрюкай.
— Но задержанный имеет права позвонить!
— Может, тебе еще адвоката? — опять зевнул старший сержант Панкратьев. — Раздевайся…
— З-зачем?
— Для досмотра! Шмотки на стул и руки по швам!
Они и правда заставили его раздеться. Не знаю уж, до пояса, до трусов или совсем… (Я многого не знаю точно, мне ведь это известно даже не со слов Ильи, а со слов мамы: он рассказывал ей, а она потом уж мне и, наверно, не все…).
— А это что! — злорадно завопил Панкратьев. — Давно кололся последний раз, козёл?!
У Ильи на вене был след от иглы, он только накануне сдавал кровь из вены, для анализов, которые требовали в военкомате.
— Это же в поликлинике!
— В …, а не в поликлинике! У кого отовариваешься, гнида?!
— Неправда! Я докажу!
— Докажи, докажи… Гашкин, погляди у него в карманах, нет ли пакетика с дурью? Наверняка есть…
Белобрысый Гашкин охотно оставил протокол и покопался в Илюхиной одежде. И, конечно, отыскал белый крохотный пакетик с порошком…
— Ну и все, — с удовольствием сообщил Панкратьев. — Остальное, как говорится, дело следствия. Лет на пять окажется мальчик без мамы, пора привыкать…
Илья говорил потом (опять же маме), что после этого он почувствовал себя как в полусне. Или даже в бреду. Будто все это не с ним, а какое-то дикое кино…
Панкратьев вдруг