Читать интересную книгу Былое и думы (Часть 6) - Александр Герцен

- Как все ненавидят? - спросил удивленный профессор.

- По крайней мере все пограничные: итальянцы, датчане, шведы, русские, славяне...

- Позвольте, Herr Doctor, есть же исключения, - возразил обеспокоенный и несколько сконфуженный гелертер.

- Без малейшего сомнения - и какое исключение:

Франция и Англия.

Ученый начал расцветать.

- И знаете отчего? - Франция нас не боится, а Англия презирает...

Положение немца действительно печальное - но печаль его не интересна. Все знают, что они справиться могут - с внутренним и внешним врагом, - но не умеют. Отчего, например, единоплеменные ей народы, (142) Англия, Голландия, Швеция, свободны, а немцы нет. Неспособность тоже обязывает - как дворянство кой к чему и всего больше к скромности. Немцы чувствуют это и прибегают к отчаянным средствам, чтоб иметь верх, выдают Англию и Северо-Американские Штаты за представителей германизма в сфере государственной Praxis184. Руге, разгневавшись на Эдгара Бауэра за его пустую брошюру о России - кажется, под заглавием "Kirche und Staat"185 - и подозревая, что я Э. Бауэра ввел в искушение, писал мне ( а потом то же самое напечатал в "Жероейоком альманахе"), что Россия один грубый материал, дикий и неустроенный, которого сила, слава и красота только оттого и происходят, что германский гений ей придал свой образ и подобие.

Каждый русский, являющийся на сцену, встречает то озлобленное удивление немцев, которое не так давно находили от них же наши ученые, желавшие сделаться профессорами русских университетов и русской академии. Выписным "коллегам" казалось это какой-то дерзостью, неблагодарностью и захватом чужого места.

Маркс, очень хорошо знавший Бакунина, который чуть не сложил свою голову за немцев под топором саксонского палача, выдал его за русского шпиона. Он рассказал в своей газете целую историю, как Ж. Санд слышала от Ледрю-Роллена, что, когда он был министром внутренних дел, видел какую-то его компрометирующую переписку. Бакунин тогда сидел, ожидая приговора в тюрьме, и ничего не подозревал. Клевета толкала его на эшафот и порывала последнее общение любви между мучеником и сочувствующей в тиши массой. Друг Бакунина А. Рейхель написал в Nohant к Ж. Санд и спросил ее, в чем дело. Она тотчас отвечала Рейхелю и прислала письмо в редакцию Марксова журнала, отзываясь с величайшей дружбой о Бакунине, она прибавляла, что вообще никогда не говорила с Ледрю-Ролленом о Бакунине, в силу чего не могла повторить и сказанного в газете. Маркс нашелся ловко - и поместил письмо Ж. Санд с примечанием, что статейка о Бакунине была помещена "во время его отсутствия". (143)

Финал совершенно немецкий - он невозможен не только во Франции, где point dhonneur так щепетилен и где издатель зарыл бы всю нечистоту дела под кучей фраз, слов, околичнословий, нравственных сентенций, покрыл бы ее отчаянием quon avait surpris sa religion186 - но даже английский издатель, несравненно менее церемонный, не смел бы свалить дела на сотрудников187.

Через год после моего приезда в Лондон Маркоова партия еще раз возвратилась на гнусную клевету против Бакунина, тогда погребенного в Алексеевском равелине.

В Англия, в этом стародавнем отечестве поврежденных - одно из самых оригинальных мест между ними занимает Давид Уркуард, человек с талантом и энергией. Эксцентрический радикал из консерватизма, он помешался на двух идеях: во-первых, что Турция превосходная страна, имеющая большую будущность (144) в силу чего он завел себе турецкую кухню, турецкую баню, турецкие диваны... во-вторых - что русская дипломация, самая хитрая и ловкая во всей Европе, подкупает и надувает всех государственных людей, во всех государствах мира сего и преимущественно в Англии. Уркуард работал годы, чтоб отыскать доказательства того, что Палмерстон - на откупу петербургского кабинета. Он об этом печатал статьи и брошюры, делал предложения в парламенте, проповедовал на митингах. Сначала на него сердились, отвечали ему, бранили его, потом привыкли, обвиняемые и слушавшие стали улыбаться, не обращали внимания... наконец разразились общим хохотом.

На одном митинге - в одном из больших центров Уркуард до того увлекся своей idee fixe, что, представляя Кошута человеком неверным, он прибавил, что если Кошут и не подкуплен Россией - то находится под влиянием человека, явным образом работающего в пользу России... и этот человек - Маццини!

Уркуард, как дантовская Франческа, не продолжал больше своего чтения в этот день. При имени Маццини поднялся такой гомерический смех, что сам Давид заметил, что итальянского Голиафа он не сбил своей пращой, а себе свихнул руку.

Человек, думавший и открыто говоривший, что от Гизо и Дерби до Эспартеро, Кобдена и Маццини - всё русские агенты - был клад для шайки непризнанных немецких государственных людей, окружавших - неузнанного гения первой величины - Маркса. Они из своего неудачного патриотизма и страшных притязаний сделали какую-то Hochschule188 клеветы и заподозревания всех людей, выступавших на сцену с большим успехом, чем они сами. Им недоставало честного имени. Уркуард его дал.

Д. Уркуард имел тогда большое влияние на "Morning Advertiser" - один из журналов, самым странным образом поставленных. Журнала этого нет ни в клубах, ни у больших стешионеров189, ни на столе у порядочных людей - а он имеет большую циркуляцию, чем "Daily News", и только в последнее время дешевые листы вроде (145) "Daily Telegraph", "Morning и Evening Star" - отодвинули "М. Advertiser" на второй план. Явление чисто английское, "М. Advertisers - журнал питейных домов, и нет кабака, в котором бы его не было.

С Уркуардом и публикой питейных домов взошли в "Morning Advertiser" марксиды и их друзья - "Где пиво, там и немцы".

Одним добрым утром "Morning Advertiser" вдруг поднял вопрос: "Был ли Бакунин русский агент, или нет?" - Само собою разумеется, отвечал на него положительно. Поступок этот был до того гнусен, что возмутил даже таких людей, которые не принимали особенного участия в Бакунине.

Оставить это дело так было невозможно. Как ни досадно было, что приходилось подписать коллективную протестацию с Головиным (об этом субъекте будет особая глава) - но выбора не было. Я пригласил Ворцеля и Маццини присоединиться к нашему протесту - они тотчас согласились. Казалось бы, что после свидетельства председателя польской демократической Централизации и такого человека, как Маццини, все кончено. Но немцы не остановились на этом. Они затянули скучнейшую полемику с Головиным, который, с своей стороны, поддерживал ее для того, чтоб занимать публику лондонских кабаков.

Мой протест, то, что я писал к Маццини и Ворцелю, должно было обратить на меня гнев Маркса. Вообще это было время, в которое немцы спохватились и стали меня окружать такой же грубой неприязней, как окружали прежде грубым ухаживанием. Они уже не писали мне панегириков, как во время выхода "V. andern Ufer" и "Писем из Италии", а отзывались обо мне, "как о дерзком варваре, осмеливающемся смотреть на Германию сверху вниз"190. Один из марксовских гезеллей191 написал целую книжку против меня и отослал Гофману и Кампе, которые отказались ее печатать. Тогда он напечатал (что (146) я узнал гораздо позже) ту статейку в "Лидере", о которой шла речь. Имя его я не припомню.

К марксидам присоединился вскоре рыцарь с опущенным забралом. Карл Блинд тогда famulus192 Маркса, теперь его враг. (В его корреспонденции в нью-йоркские журналы было сказано - по поводу обеда, который давал нам американский консул в Лондоне: "На этом обеде был русский, именно А. Г., выдающий себя за социалиста и республиканца. Г. живет в близких отношениях с Маццини, Кошутом и Саффи... Со стороны людей, стоящих во главе движения, чрезвычайно неосторожно, что они допускают русского в свою близость. Желаем, чтоб им не пришлось слишком поздно раскаяться в этом".

Сам ли Блинд это писал, или кто из его помощников, я не знаю - текста у меня перед глазами нет, но за смысл я отвечаю.

При этом надобно заметить, что как со стороны К. Блинда, так и со стороны Маркса, которого я совсем не знал, вся эта ненависть была чисто платоническая, так сказать, безличная - меня приносили в жертву фатерланду - из патриотизма. В американском обеде, между прочим, их бесило отсутствие немца - за это они наказали русского193.

Обед этот, наделавший много шуму по ту и другую сторону Атлантики, случился таким образом. Президент Пирс будировал старые европейские правительства и делал всякие школьничества. Долею для того, чтоб приобрести больше популярности дома, долею, чтоб отвести глаза всех радикальных партий в Европе от главного алмаза, на котором ходила вся его политика, - от незаметного упрочения и распространения невольничества.

Это было время посольства Суле в Испанию и сына (147) Р. Оуэна в Неаполь, вскоре после дуэли Суле с Тюрго и его настоятельного требования проехать вопреки приказа Наполеона, через Фракцию в Брюссель, в котором император французов отказать не решился. "Мы посылаем послов, - говорили американцы, не к царям, а к народам". Отсюда идея дать дипломатический обед врагам всех существующих правительств.