Глава 8
Повозка пана Войховского отправлялась в Каленковичи только в конце апреля. За это время у Прохора не раз зарождалась надежда, что, может быть, Егор Спиридонович всё же передумает и отменит своё решение. Но оно оставалось неизменным, и час отбытия настал.
Сборы не заняли много времени. Отправляясь к другому пану, Прохор с вечера приготовил лишь одежду, добротные сапоги в котомке, да пару новых лаптей на дорогу. Был готов и собранный матерью узелок с едой. Остальные вещи было решено забрать позже, с оказией, при очередном приезде кого-либо из панов в гости.
Ещё не пропели третьи петухи, а в избе Гришака уже мерцал свет зажжённого каганца. В хате царило тягостное напряжение от неизбежного скорого расставания.
Мать громко всхлипывала, растирая слёзы тыльной стороной ладони.
— Як же ты там без нас? — тихо причитала она. — Ох, недоброе чует моё сердце.
— Ну что ты каркаешь, баба бестолковая, — одёрнул женку Гришак. — Егор Спиридоныч твёрдо заверил, что никаких придирок Прошке чинить там не будут. Наоборот, сразу доверят должность обходчика. А это тебе не гусей пасти!
Он и сам сильно переживал, отправляя сына на чужбину. Хоть и не за тридевять земель, но всё равно… Кто знает, как там примут его и когда ещё придётся свидеться?
Слова Гришака не успокоили Агафью, и она ещё сильнее начала причитать:
— Господи, за что мне такое наказание? Сынок, ты хоть…
— Мам, перестань плакать. Не на войну же провожаешь.
— Да Господь с тобой, сынок! Какая война?!
— Ну так и я о том же! — засмеялся Прохор, а у самого на душе до того тоскливо стало, что хоть плачь. — Будет возможность, я вас обязательно навещу, — изменившимся от комка в горле голосом Прохор пытался успокоить родителей.
Гришак взял сына за плечи и грустно сказал:
— Поговаривают, царь волю крепостным обещает дать. Но это пока лишь слухи. Будем Богу молиться и за волю, и за тебя, сын. Ты уж не забывай там нас. Я вот думаю, что, если оправдаются слухи и будет воля, будем и мы снова вместе. Ну а теперь пора идти в имение.
Гришак и Агафья провели сына до панского двора, где уже была готова к выезду повозка. Пан Войховский, не поленившись встать в такую рань, давал последние наставления своему приказчику, при этом было видно, что он просто дожидается Прохора. У Прохора даже создалось впечатление, что и дел-то никаких у Войховского в Каленковичах нет. Наверное, надо было просто доставить проданного крепостного до условленного места и передать в другие руки. Ну что ж, затея не хитра.
— Доброе утро, — понуро поздоровался Прохор.
— Здорово, — кивнул приказчик.
— Доброе, — ответил пан Войховский и, грустно глядя в глаза бывшему своему крепостному, спросил: — Как настроение?
— Да какое уж тут настроение…
— Прохор, я искренне хочу, чтобы это утро для тебя на самом деле оказалось добрым. Мы столько верст отмерили, бродя вместе и по лесам, и по лугам, и по болотам… Знаю, что для тебя лес и охота — это жизнь. Но ты не волнуйся, у Семёна Игнатьевича эта твоя «жизнь» продолжится. Поверь, мне будет не хватать тебя, но сам понимаешь… у панов свои законы… свои обстоятельства, и надо им подчиняться. Ну, в общем, удачи тебе и с богом! И передавай от меня поклон пану Хилькевичу и вот это письмецо.
— Передам, — тихо промолвил Прохор и осторожно взял протянутый ему конверт.
Тронутый словами пана Войховского, хлопец окончательно поник. Ему так не хотелось покидать родную хату, родной край, к которым прирос душой и сердцем. Но, как сказал Егор Спиридонович, у каждого своя жизнь и надо подчиняться её законам.
Забросив свой негромоздкий багаж в бричку и на прощание поцеловав отца с матерью, Прохор сказал:
— Сильно не горюйте! Бог даст, свидимся! Прощевайте!
— С богом, сынок, — рыдая, мать вдогонку перекрестила повозку, увозящую её сына.
«Не горюйте! — в сердцах передразнил Прохор свои слова, а у самого слёзы так и наворачивались. — Как же тут не загорюешь, когда такое происходит?!» Хотя он и давал себе слово, что не станет оглядываться, но не сдержался, оглянулся. И так сиротливо издали выглядели его родители, что сердце сына зашлось от жалости и к ним и к себе.
А родительским сердцам было и того горше.
— Вот и нема уже с нами Прохорки, — тяжело вздохнул Гришак.
Постояв ещё немного, пока бричка не скрылась из виду, поникшие батька и мать медленно поплелись к своей избе. Издали глядя им вслед, Егор Спиридонович наполнялся гадким чувством вины перед своими крепостными. Такого с ним раньше никогда не было…
Выехав из имения пана Войховского ранним утром, Прохор с приказчиком к вечеру одолели большую часть пути. Заночевав в какой-то придорожной корчме, на следующий день они добрались до Каленкович лишь после полудня, основательно опоздав к намеченному сроку. Обещанной пролётки из Черемшиц на условленном месте возле церкви не оказалось.
— Прохор, у меня тут дело срочное… — сразу начал юлить приказчик, — сегодня надобно исполнить, а день уж на исходе. Ты подожди тут маленько… может, возничий ненадолго отъехал куда по надобности… А если никого и не будет, то спросишь дорогу на Черемшицы… да и забежишь своим ходом. Это, наверное, недалеко… Может, вёрст пять будет. Ну, бывай! Да письмецо от Егора Спиридоновича не потеряй! — уже на ходу выкрикнул приказчик и, круто вывернув повозку, помчался по своим делам.
Опешивший Прохор лишь только успел открыть рот, а говорить что-то было уже некому: повозка резво скрылась из виду, завернув за деревянную церковь. Молодой селянский хлопец стоял один в незнакомой местности и с растерянностью смотрел вслед последнему из людей, кого он знал, и кто хоть как-то связывал его с родным уголком. На душе у Прохора вдруг стало до того тоскливо и одиноко, что он готов был кинуться вслед за уехавшей повозкой.
На улице в эту пору было немноголюдно. Редкие прохожие не обращали никакого внимания на хлопца, топтавшегося в растерянности посреди улицы.
Прохор не знал, как ему быть. Но, вспомнив слова приказчика, он решил подождать ещё немного: а вдруг и в самом деле за ним приедут. Осмотревшись и увидев недалеко под деревьями лежащую колоду, он направился к ней. Самое время малость подкрепиться, а заодно и поразмыслить, что делать дальше, если он никого сейчас не дождётся.
Горбушка ржаного хлеба с салом да с едко-сладковатой луковицей казались проголодавшемуся парню царской снедью. Но не успел он прожевать и первый откушенный кусок, как, откуда ни возьмись, перед ним возник невзрачный мужичок в потрепанной одежде. Глаза его жадно смотрели на хлеб, а кадык под небритой щетиной дёргался, словно он сам уже глотал этот хлеб.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});