Читать интересную книгу Есенин - Виталий Безруков

Народу набился полный зал. Ждут Есенина, а его все нет и нет. Какой-то человек принес записку Ионову, устроителю этого вечера: «Я ждал… Вас не было… Право, если я очень нужен на вечере, то я на Николаевской, кабачок слева, внизу».

«Неужели пьян? — подумал Ионов, прочтя послание. — Все сорвется».

— Живо по этому адресу! Ведите его сюда скорее, пока не напился! — скомандовал он своему помощнику.

А Есенин в компании Эрлиха в это время сидел в кабачке и уже опустошил бутылку вина.

— Ты пойми, Вольф! Зиновьев сдержал слово! Сдержал! — горячился Есенин. — Это шурин его Ионов… Руководитель вашего Госиздата… забздел издавать мою «Москву кабацкую».

— Забздишь, когда его самого за выпуск книг Цветаевой громыхнули в журнале «На посту», — заступился за своего руководителя Эрлих. — Бросать вызов троцкистам, выпуская еще твою книгу, — себе дороже.

— А Зиновьев молодец! Послал всех на хер! Он придумал напечатать «Москву кабацкую» в качестве авторского издания. Понял? — Есенин начал разливать по стаканам вторую бутылку. — Так что вся выручка от этого вечера пойдет на издание моих стихов. Лихо? Зиновьев голова! — Есенин чокнулся с Эрлихом: — Давай за Зиновьева!

Но выпить ему не дал вбежавший помощник Ионова:

— Потом за Зиновьева, Сергей Александрович! Пойдемте, там полный зал народа! Вас ждут! Умоляю! Потом я сам с вами напьюсь до поросячьего визга! — Он помог Есенину подняться и, крепко взяв под руку, повел из кабачка.

— Нет, но я же не расплатился! — упирался Есенин. — Вольф, ты где?

Помощник крикнул официанту:

— Счет, живо!

Когда Есенин, кое-как приведя себя в порядок, пьяно улыбаясь, вышел на сцену, зрители от нетерпения уже свистели и топали ногами.

— Вам что, стихи? Аль слово? — спросил он, обводя мутным взором притихших зрителей.

— Слово! Слово давай! Стихи потом, на закуску, — весело сострил кто-то, явно намекая, что поэт «навеселе».

Зал дружно засмеялся.

Есенин понимающе улыбнулся:

— Хорошо, закусим потом, стихами! Только давайте так. Вы будете задавать вопросы… любые, а я отвечать! Договорились? — и снова обаятельно улыбнулся. — Ну, кто первый?

— Есенин, как ваш текущий момент протекает? — задал вопрос строгий юноша в очках.

Есенин дурашливо скосил глаза.

— Спасибо Горсовету на разведение — Глав-тютю на утешение.

Зал взорвался хохотом.

— Я прошу ответить серьезно, Есенин, как вы относитесь к ЛЕФу и к Маяковскому? — задала вопрос девушка в кожаной куртке и красной косынке.

Есенин сделал серьезное лицо.

— Маяковского не выкинешь. Ляжет бревном, и многие о него споткнутся. Но к Маяковскому я не отношусь, и уж тем более к ЛЕФу, раз у них заправляет ничтожество по фамилии Брик! Брик-чирик! Брик-чирик! — Он несколько раз подпрыгнул на месте, подражая воробью. В зале снова засмеялись. — Зря смеетесь! Этот Брик-чирик со связями, от которых лучше держаться подальше.

— Это клевета! — возмутились в зале.

Есенин поднял руку:

— У нас по Москве ходит эпиграмма:

Вы думаете, кто такой Ося Брик?Исследователь русского языка?А он на самом деле шпикИ следователь ВЧК.

В зале зашумели, но Есенин продолжал:

— Блок и я первые пошли с большевиками, а они нас… — Он шлепнул ладонью сжатый в «очко» кулак (жест, выражающий на любом языке одно: «нас поимели»). — Вот так с нами обошлись!

Стоящие в кулисах устроители вечера во главе с Ионовым пришли в ужас.

— Эрлих, это вы его напоили? — возмущался руководитель Госиздата. — Что стоите? Верните же его назад.

Сам захмелевший Эрлих только моргал глазами и виновато разводил руками: «А я что?! Нянька ему?..»

— Сергей Александрович! Сергей Александрович! — сложив ладони рупором, громко шептал из кулис Ионов. — Сергей Александрович, прекратите! Сейчас же уйдите со сцены! Я требую! — топал он ногой.

Но Есенина было уже не остановить. Он махнул на Ионова рукой:

— Это вы, совчиновники, испоганили новую Русь! Выдумали портфели, мандаты… Ты, манда… ты, тьфу! Не слова, а матерщина какая-то! Вы ищете во всем отчет и смысл, а он только в любви к земле… вот меня с высоких гор тянет в долины… как моих предков к лошадям, к хомуту!

Эти бессвязные, но искренние слова никого не оставили равнодушными. Зал разделился на сочувствующих и противников Есенина. Одни возмущались, другие цыкали на них, аплодировали, ловя каждое его слово как откровение гения.

— Есенин, вы не про чиновников, вы про литературу скажите! Про чиновников мы и сами знаем! — покрыл все крики густой бас.

— Хороший вопрос! — все более трезвел Есенин. — Я не разделяю ничьих политических мнений в литературе! У меня своя политика. Я сам ли-те-ра-ту-ра! Хорошая литература. Но сколько вокруг бездарей и подхалимов! А ведь были у нас Пушкин, Лермонтов, Толстой и Достоевский. Гоголя тоже люблю! Любовь — главное. Любовь Россия, Россия! Я вижу ее как в огне! А раз Россия в огне, я ничего не хочу!..

— Скажи, Серега, а как ты представляешь Россию не в политике, а в ощущении, в образе? Ну, как имажинист? — допытывался тот же низкий голос, принадлежащий деревенскому парню с открытым чистым лицом. — Вон Блок олицетворял ее с Прекрасной дамой, а дошел до комиссарской девицы!

Есенин, недобро улыбаясь, взъерошил волосы.

— Не знаю. Вот оглянусь на деревню, думаю, там Россия. А живу в городе, думаю — здесь. Вместе не выходит. — Он вдруг показал пальцем на портреты революционных вождей и плакаты, висящие на стенах зала. — А ты думаешь, они знают?! Нет! Небось знали бы, так о царе брехню писать перестали и Че-Кушки разогнали бы!

— Кошмар! Кошмар! Пропойца! — схватился за голову Ионов, краем глаза глянув на стоящего в сторонке человека в кожанке, который с каменным лицом, словно прицелившись, глядел на Есенина.

В конце зала девица, потрясенная бесстрашным откровением поэта, звонко крикнула:

— Есенин, вы чудо! Вы ангел!

Зал одобрительно засмеялся.

— Я ангел? Ну-ну! Что ж, пускай ангел, но с поломанными крыльями! — И снова возмущенно: — Почему книг сейчас много? Не задумывались? Потому что врут все, вот почему… Врут подло и дружно! Пахнет везде как от копилок в уборной. Эти копилки бездарей кричат: «Становись по порядку». Сами забрались на чужую каланчу и звонят, никто не слушает… прихода нет! Сожгли приходы, между прочим. Кресты посшибали! Осталась идеология! Продукты пайковые и идеология пайковая! — кричал он, все больше распаляясь и размахивая руками.

Из зала подали на сцену записку. Есенин взял и прочел вслух: «Милый, хороший Сергей Александрович! Вы хоть немного пощадите себя! Бросьте эту пьяную канитель! Все это выворачивание себя перед друзьями и недругами… перед всей этой толпой! У вас ведь расстройство души!»

Есенин сложил записку, грустно покачал головой и мягко улыбнулся.

— Я очень тронут вашей заботой. Я не знаю, кто вы, нет подписи… Думаю, что это одна из библейских красавиц, вроде той, о которой сложена «Песнь песней».

— Почему вы так решили, Есенин? — спросил женский голос.

— Потому что в России, кроме еврейских девушек, нас никто не читает и не любит. Меня всегда очень и очень трогает их забота обо мне, но серьезно: я совершенно не нуждаюсь ни в каком лечении. Я очень здоровый и потому ясно осознаю, что мир болен! И здорового с больным произошло столкновение, отсюда произошел взрыв, который газетчики обзывают скандалом, а меня хулиганом в поэзии и скандалистом в жизни. Дело в том, что я нарушил спокойствие мира! Поняли, господа хорошие? Разжевывать больше не буду… Фамилия моя древнерусская — Есенин! Если выискивать корень, то это будет осень! Осень. Я кровно люблю это слово — «Россия»!

Ему опять передали записку: «Над чем вы сейчас работаете?»

— Сейчас я заканчиваю трагедию в стихах. Будет называться «Пугачев».

В первом ряду встала девушка с длинной светлой косой и румянцем во все щеки:

— А как вы относитесь к пушкинской «Капитанской дочке» и к его «Истории Пугачева»? — еле слышно пролепетала она.

— Отвечаю! — улыбнулся ей Есенин. — У Пушкина сочинена любовная интрига, не всегда хорошо прилаженная к исторической части. У меня же совсем не будет любовной интриги. Разве она так необходима? Умел же Гоголь без нее обходиться. В моей трагедии вообще нет ни одной женщины! Пугачевщина — не бабий бунт. Я несколько лет изучал материалы и убедился, что Пушкин во многом был не прав.

В зале зароптали.

— Да, да! Я не говорю о том, что у него была своя, дворянская точка зрения. И в повести, и в истории. Например, у него очень мало найдем имен бунтовщиков, но очень много имен усмирителей. Я уйму материалов прочитал, относящихся к трагедии, и нахожу, что многое Пушкин изобразил просто неверно. Прежде всего, сам Пугачев. Ведь он был почти гениальным человеком, да и его сподвижники были крупными, яркими фигурами.